Клотильда предприняла новую попытку:
– Твоего деда звали Поль, а бабушку – Пальма.
– Я знаю, мама…
Очень мило с твоей стороны, Валентина.
«Я зна-а-а-ю, мама…» – стандартный ответ дочери на привычные замечания матери.
Убери одежду. Выключи мобильник. Шевелись…
Я зна-а-аю, мама…
Ленивая попытка поддержать мир в семье.
«Ладно, Валу, – подумала Клотильда, – это и правда не самый увлекательный эпизод каникул. И я понимаю, что достала вас разговорами об аварии тридцатилетней давности. Но черт возьми, девочка, я ждала пятнадцать лет! Ждала, пока ты вырастешь и сумеешь понять».
Аквабайк исчез из виду, а может, его сбила волна и он утонул.
– Ну что, поехали? – спросила Валентина.
Вопрос был задан естественным тоном, девочка даже не попыталась скрыть скуку под маской меланхоличного сочувствия.
– Нет!
Клотильда повысила голос. Франк так удивился, что наконец отвел взгляд от «пассата», подмигивавшего ему, как невротичная нимфоманка.
«Нет! – мысленно повторила Клотильда. – Я пятнадцать лет держу удар и играю роль буфера, доченька. Двадцать лет изображаю милую подружку, Фрэнки, которая никогда не жалуется, все время улыбается как дура, веселится, ни из чего не делает трагедии, склеивает осколки, обеспечивает тебе покой, стоит у штурвала семейного корабля да еще и напевает, чтобы не скучно было. И что я прошу взамен? Пятнадцать минут! Четверть часа из двухнедельного отпуска! Пятнадцать минут из пятнадцати лет твоей жизни, Валу! Пятнадцать минут – из семнадцати лет совместной жизни, дорогой!»
Пятнадцать минут в обмен на все остальное, четверть часа сострадания моему детству, оборвавшемуся на этом самом месте, на бесчувственных, мгновенно все забывших скалах, которые и через тысячу лет будут стоять как стояли. Пятнадцать минут за всю жизнь – разве это много?
Они дали ей десять…
– Так мы едем, папа? – требовательно повторила Валу.
Франк кивнул, и дочь пошла вдоль ограждения к машине, шлепая вьетнамками по асфальту. Она обшаривала взглядом каждый уголок и закоулок дороги на три поворота вверх, словно искала признаки жизни в каменистой пустыне.
Франк повернулся к Клотильде. Наш «штатный» голос разума. Все как всегда.
– Я понимаю, Кло. Понимаю. Но будь помягче с Валу. Она не знала твоих родителей. Как и я. Они умерли двадцать семь лет назад. Мы с тобой познакомились спустя десять лет. Валу родилась через двенадцать лет после их гибели. Для нашей дочери они… – Он замолчал, вытер ладонью вспотевший лоб. – Они… не часть ее жизни.
Клотильда не стала отвечать. «Лучше бы Франк заткнулся, дал мне прожить последние пять минут наедине с собой и дорогими сердцу покойниками!»
Он все испортил. В голову пришло мелочное сравнение с бабулей Жанной и дедулей Андре, родителями Франка. Раз в месяц все проводили уик-энд в их доме, каждую среду они брали к себе Валу, пока девочке не исполнилось десять, и она до сих пор искала у них убежища, если родители отказывали ей в исполнении очередного каприза.
– Она слишком молода, чтобы понять, Кло.
Слишком молода…
Клотильда кивнула в знак согласия.
Дала понять, что слушает Франка, – как всегда. Часто. Все реже и реже.
Что принимает его решения. Готовые решения на все случаи жизни.
Франк опустил глаза и пошел к «пассату».
Клотильда не двинулась с места. Не сейчас.
Слишком молода…
Она сто раз взвесила все «за» и «против».
Может, стоило промолчать, не вовлекать дочь в давнюю трагедию? Оставить воспоминания при себе? Она привыкла перебирать в уме разочарования.
А что тогда делать с наставлениями психотерапевтов, женскими журналами, подругами-доброхотками? Современная мамаша должна играть честно, не загонять вглубь семейные тайны, уничтожать табу. Не задавать себе глупых вопросов.
Понимаешь, Валу, когда мне было столько же лет, сколько сейчас тебе, я попала в страшную аварию. Поставь себя на мое место, хоть на секунду. Вообрази, что мы – все трое – падаем в пропасть, что мы с папой умираем. И ты остаешься одна.
Подумай об этом, милая… Вдруг это поможет тебе понять мать. Понять, почему она с тех пор делает все, чтобы «не замочить ног» жизнью.
Конечно, если тебе это интересно.
Клотильда бросила последний взгляд на мыс Ревеллата, на три лиловых веточки и решила присоединиться к семье.
Франк уже сидел за рулем. Он сделал радио тише. Валентина опустила стекло и обмахивалась дорожным путеводителем. Клотильда легким движением взлохматила волосы дочери, и та недовольно заворчала. Она заставила себя рассмеяться и села рядом с Франком.
Раскаленное сиденье обожгло ноги.
Клотильда удрученно улыбнулась мужу, явив миру маску примирительницы, доставшуюся ей по наследству от Николя. Больше от брата ничего не осталось. Разве что сердце, вечно попадавшее между молотом и наковальней, и бесконечные несчастные «любови».
Машина тронулась с места. Клотильда положила руку на чуть прикрытое шортами колено Франка.
«Пассат» бесшумно скользил между морем и горами. Цвета под стоявшим в зените солнцем казались слишком яркими и насыщенными, как на пейзаже со старинной почтовой открытки.
Каникулы мечты на панорамном экране.
Все уже забыто. Еще до рассвета ветер сметет с дороги три букетика чабреца.
«Не оборачиваться, – приказала себе Клотильда. – Двигаться только вперед…»
Заставлять себя любить жизнь; заставлять себя любить жизнь.
Она опустила стекло, и ветер ринулся играть с ее длинными черными волосами, а солнце ласкало голые ноги.
Рассуждать по рецептам глянцевых журналов, подружек, продавцов «счастья за десять уроков».
Счастье – это просто, если ты в него веришь!
Каникулы, безоблачное небо, море и солнце, вот витамины счастья.
Верить.
Копить иллюзии на остаток года.
Пальцы Клотильды скользнули по ноге Франка, она опустила голову, открыв шею слишком голубому, почти искусственному небосводу. Экран. Занавес, растянутый Богом-обманщиком.
Франк поежился. Клотильда закрыла глаза. Автоматически. Разъединив пальцы и мысли.
Каникулы служат и для этого тоже.
Загорелые обнаженные тела, жаркие ночи.
Поддерживать иллюзию желания.
3
Понедельник, 7 августа 1989,
первый день каникул,