Приключения женственности - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Новикова cтр.№ 24

— Я им соврала, что у меня машина есть — иначе эта работа мне бы не досталась. Но вы не пострадаете — на поезде, по-моему, и удобнее, и надежнее: в пробке можно проторчать целый час, а билеты на транспорт я вам сама оплачу.

Обогнув старинный лодочный склад, на каменных стенах которого, ближе к черепичной крыше, сохранились куски фресок XVI века, они оказались перед высокими решетчатыми воротами с чугунными виньетками и белым кругом с собачкой посередине и красным ободком по краям — «Выгул животных запрещен». Слева метрах в двадцати подало свой глуховатый голос озеро — только что прошел однопалубный пароходик. Аву потянуло к воде, и она даже сделала несколько шагов, но Хайди сдержала ее, не выпустив свою ручку дорожной сумки. Створка ворот легко подалась, и они попали в ухоженный парк с отцветающими кустами роз. Хотелось глазеть, восхищаться, сравнивать. Осень, а на брусчатке, широкой лентой устилающей дорожки между клумбами и деревьями, не было ни сухих листьев, ни тем более искусственного сора. По внешней каменной лестнице они поднялись на высокий первый этаж белого дома с зелеными ставнями и геранью, с подоконников веселящей и хозяев, и гостей, и просто зевак.

Внутри, в просторной прихожей с кучкующимися участниками конференции к ним сразу, как в гостеприимном доме, подскочила средних лет дама с ласковым бархатным бантом на затылке; тут же перейдя на понятный Аве английский, представила ее директору института, — Ава помянула добрым словом его статью в международном психологическом журнале, — и, разлучив с Хайди, по долгой витой лестнице провела в комнатку со скошенным потолком и большим светлым окном, показав по пути дверь в общую ванную на том же, самом верхнем этаже.

— Ваш доклад в дубовом зале через пятнадцать минут, — щедро подарила дама кусок одиночества.

Приучившись использовать и беречь каждую частицу своего скудного пространства — земли, гор и воды, — швейцарцы перенесли эти навыки на обращение с деньгами и со временем, рационально обживая каждую минуту своей жизни. Такую рачительность называют скупостью чаще всего те, кто ошибается в своих расчетах на чужую щедрость. Однако тут получился случай экстремальный, тут так властно распорядились Авиным временем, что она перекрестилась: слава богу, не имела на него никаких своих планов, доклад давно готов, и она не собиралась на месте ничего додумывать и дописывать.

Под душем следовало бы сосредоточиться на выступлении: по прежнему опыту Ава знала, что не сможет читать свой текст, уткнувшись в бумажку — неудобно не смотреть в глаза тем, кто тебя слушает. Но мысли о Тарасе сбивали ее с праведного пути: приехал ли он сюда послушать и поддержать ее?.. — и сразу, без паузы, чтобы даже гипотетически не ставить его в положение выбора, продолжила: — а если нет, то почему… И тут уже много градаций: не смог или не захотел что-то предпринять, чтоб устранить препятствие, осознанно или нет… Ава тряхнула головой, чтобы не забираться в отношенческие дебри, и прозрачная шапочка со слабой резинкой слетела на пол, освободив кое-как скрученные на затылке волосы. Остаток времени ушел на лихорадочную сушку — благо, за феном не пришлось бежать в свою комнату — на полке лежал казенный.

После доклада Аву так приласкали участливыми вопросами, что она извинилась перед Хайди и перешла на понятный присутствующим английский, дабы поскорее ответить всем и не рассердить следующего докладчика, время которого съедал ее успех. Фуршет был похож на вечеринку в семейном особняке — о гостях заботились и официанты в чер-но-белом, неназойливо следящие за полнотой твоего бокала, и надежные хозяева, как будто чувствующие, кому уютно в одиночестве, а кто, вынужденный рассматривать настенные гравюры со сценами псовой охоты, кажется себе заброшенным и несчастным. Но Ава, перепрыгнув через языковой барьер, оказалась доступной всем желающим. Их было немало, а к концу банкета она обстоятельно поговорила почти со всеми, даже с официанткой, подрабатывающей здесь на уроки русского, которые она брала без какой-либо практической цели, из тяги к русской духовности. Хорошо, что Тарас не сумел приехать, — невозможность быть только с ним возмущала бы ее спокойствие, а встревоженность неизбежно отпугнула бы свежих собеседников.

Один из них, высокий седой господин, куратор филфака, попросил ее задержаться, когда все как по команде начали прощаться. Он долго и витиевато, но не теряя достоинства, просил прощения… за то, что ставит ее в неловкое положение… очень просит не отказывать сразу, взвесить все возможности, что, конечно, все формальности в случае ее согласия он берет на себя… С такими реверансами Аве предлагался спецкурс «Русская Психея» в Цюрихском университете.

Извинения, как потом выяснилось, были не так уж нелепы: две тысячи франков в месяц, что полагалось за спецкурс, на все — на жилье, еду, на обратный билет, так как апексный, оплаченный организаторами конференции, пропал — маловато для по-непривычному дорогой Швейцарии.

РЕС

Ренатины репортажи с места событий, понимаемых ею уже по-русски: ничего по-швейцарски значительного — никто не обанкротился и не разбогател, все живы, больным лучше не стало, никаких путешествий в дальние края, — но сколько эмоций! — заразили меня неведомым прежде азартом и сорвали с места. Я наладил чилийские съемки, бросил группу на толкового помощника и вернулся.

Дверь мне открыла Ава — я узнал ее сразу. Не столько из-за той единственной встречи в сумерках, сколько благодаря Ренатиным письмам мне была знакома эта открытая, приветливая улыбка, прямой взгляд голубых глаз, в глубине которых угадывалась грусть — не скука, устраняемая с помощью друзей, искусства, книг; не отчаяние и скорбь, исцеляемые временем; не меланхолия от равнодушия к жизни, а та грусть, что со временем превращается в мудрость и помогает человеку найти свой, субъективно правильный путь.

— Тсс! — Ава прижала палец к сочным ненакрашенным губам. — Рената просила разбудить ее, когда вы придете, но… Она не жалуется, а мне кажется, со здоровьем у нее не все в порядке.

— О чем это вы тут шепчетесь?! — Из коридора к нам подошла Рената, поцеловала меня в щеку и, заметив тревогу в наших с Авой глазах — а выглядела она и вправду неважно: похудела, в лице проглянула желтизна и только прямая осанка стояла на страже, стойко сопротивляясь превращению леди в старуху, — скомандовала: — Я на кухню, а вы отправляйтесь покататься на озеро. Я продаю наш катер и место его швартовки — все равно он уже никому не нужен.

Ее слова прозвучали горько и обобщающе. Честно сказать, оспаривать это можно было только из вежливости, а приученный Ренатой же говорить всегда по существу, я промолчал. Я не почувствовал, что мать уже не властна над своей жизнью, что ее правила делаются и бесполезны, и даже жестоки — по отношению к ней же самой.

— Как не нужен?! — чмокнув Ренату в щеку, Ава растерянно обернулась ко мне. Она поняла, что речь идет не только о лодке, но без моей помощи ей было не выкрутиться.

Насочиняв про будущие походы в Рапперсвиль, с палаткой, ночевками, я отыскал свои права на вождение катера — экзамен по настоянию отца был сдан лет десять назад — и уже предвкушал, забыв о своих отнюдь не любовных отношениях с водой, прогулку вдвоем, — как вдруг в дверном проеме гостиной возник высокий, моего роста красавец, рассеянно улыбнулся, вопросительно посмотрел на Ренату — она стояла у раскрытого стенного шкафа к нему спиной и не почувствовала взгляда; на Аву, которая как-то странно, непонятно мне напряглась и оцепенела от его мимолетного внимания, — и, не дождавшись от дам формального представления, сам протянул руку и четко назвал свое славянское имя: «Тарас».