Икона и человек - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Ройзман cтр.№ 41

А родительского Спаса мы сделали достаточно быстро, он стал яркий, красивый и торжественный, как только что из мастерской. Я отвез его Татьяне, и она была очень довольна.

Зашел как-то к реставратору Володе Кондюрову, и он показал мне обожженную икону «Чудо Георгия о змие». Достаточно редкий для наших краев сюжет, в Центральной России он встречается гораздо чаще.

Стал рассматривать внимательно, пытаясь понять, что произошло с иконой. Весь тыльник обуглен. Причем нижняя часть закопчена, но цела, а верх просто превратился в уголь, следовательно, в момент пожара она не висела на стене. На лицевой части видны следы гвоздей, следовательно, икона была забита басмой. Скорее всего, серебряной. Она была не снята, а ободрана, что видно по разрушениям левкаса на месте крепления. Золото на фоне соскоблено. И у Спасителя, и у Георгия, и царицы Елисавы выцарапаны глаза. Причем икона очень высокого класса: светлые поля, золотой фон, на голубых облаках в одеждах с тончайшей золотой разделкой восседает Спаситель, Георгий на белом коне в красном киноварном плаще и золотые доспехи его с черневой разделкой украшены цветными камушками, Елисава в киноварных красивых одеждах выходит из разноцветных хором, и Георгий попирает конем и поражает копьем свернувшегося кольцами могучего змея с печальными глазами, а змей возлежит у воды на серо-голубом «невьянском» поземе с цветами. В хорошем состоянии икона эта была бы украшением любого музейного собрания, любой частной коллекции. Смотрю на нее, и плакать хочется.

Судя по всему, произошло следующее: икону вынесли из дома, ободрали серебренную басму, выкололи глаза, зачем-то поскоблили золото и бросили в костер, и когда она почти вся занялась, ее кто-то вытащил…

Я Вову спрашиваю: «Что думаешь?»

Он говорит: «Целая бы была, я бы 25 000$ за нее попросил».

— Скажу больше, я бы ее купил. Но сейчас-то что делать?

Вова говорит: «Ну, дай 3000$ и забери».

Я говорю: «Вова, ты чего? Это же просто кусок обугленного дерева!»

А он говорит: «Не хочешь, не бери. Я ее отнесу в клуб, у меня ее купят, почистят, дорисуют и продадут».

«Ох ты, шантажист», — думаю и при этом понимаю, что он прав.

Говорю ему: «Вова, эту икону один раз уже уничтожили, а ты хочешь уничтожить ее второй раз».

А он так нагло говорит: «У тебя есть шанс, ты можешь ее спасти».

И я, прижимистый человек, глубоко вздохнул, достал деньги. Рассчитался, завернул икону в газетку, принес в музей и повесил на видное место. И пусть висит как напоминание о безмозглости и варварстве некоторых советских граждан, Вовином коварстве и моих слабых нервах.

Я приехал к о. Василию, и он показал мне все иконы в храме. Мы долго разговаривали, и когда он увидел, что я по-настоящему разбираюсь в иконах и знаю историю старообрядчества, он вынес из алтаря небольшую, меньше аналоя, удивительной красоты потемневшую икону, он называл ее 17-я кафизма, однако настоящее ее название читалось на верхнем поле — «Прежде денницы родих Тя». Уровень иконописца был настолько высоким, что сомнений не оставалось — икона Богатыревская. Он разрешил мне взять ее в руки, я подставил открытые ладони и почувствовал, что от этой иконы у меня обносит голову.

Отец Василий рассказал, что когда 40 лет назад он учился пению по крюкам в Староуткинске у известного певца Василия, как-то вечером они были в гостях у Евдокии Ивановны Филатовой — вдовы последнего иконописца в роду Филатовых Николая Трефильевича Филатова. Собрались ее подруги, они выпили красного вина, и о. Василий пел с ними духовные стихи, и так ладно у них получалось, что Евдокия Ивановна так растрогалась, что вышла за занавеску и вынесла на полотенце эту чудесную икону и благословила эту икону о. Василию (о. Василий сказал, что икон за занавеской тогда было очень много, а потом все разворовали).

Евдокия Ивановна рассказала, что икону эту еще Трефилию (знаменитый среди старообрядцев Трефилий Уткинский — отец Николая Трефильевича и свекр Евдокии Ивановны) подарили иконописцы Богатыревы. Для меня это свидетельство чрезвычайно ценно, потому как, показывает практика, старообрядцы могут интерпретировать по-разному, но в самих фактах никогда не обманывают и не ошибаются.

Надо сказать, что о. Василий при всей его доброте и благодушии и даже после перехода в лоно официальной церкви остался настоящим старообрядцем. На этот счет я не обманывался ни на одну секунду. Я очень осторожно попросил у него разрешение сфотографировать икону, он позволил, после чего еще раз напомнив, что икона не церковная, а его личная, он завернул ее в белое полотенце и унес в алтарь. У меня и мысли не было, что икону эту можно купить, но мне очень важен был к ней доступ. Фотографии, сделанные в полутемном храме, не получились, и через неделю я снова приехал к о. Василию и попросил разрешение перефотографировать, и вдруг он совершенно неожиданно говорит мне:

— А все, нет больше иконы.

У меня все опустилось внутри.

— «Как, — говорю — нету?!»

Он говорит: «Я ее отправил к родственникам на Енисей в скиты, чего она будет здесь? — тихо улыбается и смотрит на меня. — Ты чего?».

А я уже понял, что иконы этой уже лишился навсегда, но взял себя в руки, проглотил комок, говорю: «Да нет-нет, ничего», — и смотрю по сторонам, интереса больше не проявляю.

Он ждал, ждал и говорит как бы невзначай: «А ты чего спросил-то?»

— Про что, говорю, спросил?

— Да про икону ту?

— А, да просто так спросил.

— Ааа, ну раз просто…

Ну, думаю, давай, посмотрим, у кого нервы крепче. И вот мы целый час сидим с о. Василием, говорим о погоде, о людях, которые жили раньше, о нравах, которые бытовали в старину, переспрашиваем друг друга, поддакиваем, но про икону — ни слова. Ну, думаю, подожди, я тебе устрою. И вот уже выходить, провожает он меня на крыльцо, и уже садясь в машину, неожиданно говорю ему:

— Ох, батюшка, забыл ведь одну важную вещь сказать!..

Он весь в внимании:

— Что, милый?

— Икона-то эта…

— Какая еще икона?

— Ну та, что ты на Енисей отправил, она ведь миллиона полтора сегодня стоит! Ты если что, имей в виду.

Вот так, убил кушом! Сказал и поехал.

А он остался стоять, как тот самый дедушка, у которого только что отняли кислородную подушку. А я еду и думаю, ну давай, теперь ты не спи, посмотрим, кто кого.

Месяц проходит, другой — тишина. Я, конечно, мучаюсь, ворочаюсь по ночам, и одно только успокаивает меня, что он кряхтит и ворочается сильнее.

И вот проходит еще месяц — робкий звонок:

— Доброго здоровья, мил человек, когда в наших краях будешь?