Икона и человек - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Ройзман cтр.№ 19

— Ну, все. Свиделся. Гостинчик передал. Домой пора ехать. Где тут выход?

Пошел дочку в школу отводить. Раннее утро, воздух свежий! Идем по тротуару, подряд несколько машин стоит. Припаркованы задом, заведенные, и водители сидят. В доме люди обеспеченные живут, видимо, вызывают водителей с утра, и те сидят по часу, по полтора в заведенных машинах. И когда идешь, дышать невозможно — как через газовую камеру. А еще дядька один стоит, на «Волге» белой, так там облако голубоватых газов и особо циничная вонь!

Я дочку отвел, вернулся обратно, а они все стоят, газуют. Я постучался одному в окошко и говорю: «Вы что там, замерзли?»

Он говорит: «Дак а че? Все же так — никто не глушит». И действительно.

В свое время, еще в девяностых, столкнулся в Скандинавии. Там не принято в городах прогревать машину дольше тридцати секунд. И стоять в заведенных машинах тоже не принято. Причем закона специального нет, как-то люди сами за этим смотрят. И вправду, чего без дела воздух отравлять? И подход такой вызывает уважение.

Юра Трофимов в молодости был стилягой. Поверьте, ему было непросто быть стилягой в 50-х в Алапаевске. У него были брючки в облипочку и канареечный клифт, а передвигался он по Алапаевску на велосипеде. Чем вызывал возмущение соответствующих органов. Но это еще не все. Юра начал рисовать картинки. И не какие-нибудь, а абстрактные! А работал он в то время в доменном цехе. И всем рабочим эти свои картинки показывал. И доигрался. Его вызвали в КГБ и однозначно сказали, что если он не прекратит рисовать, то его посадят. Это было серьезно. Юра пришел домой, сел возле окошка, подперев щеку рукой, и горестно задумался. Он был очень напуган. Но рисовать ему хотелось пуще прежнего. А сидеть очень не хотелось. Тем более отец его, бравший Берлин, в начале 50-х умер от ран, мама была уже на пенсии, он оставался единственным кормильцем для нее и своих четырех сестер и братьев.

И тогда Юрина мама, Анна Ивановна Трофимова, видя, как он переживает, вздохнула и сказала: «Знаешь что, Юрка, давай-ка я тоже начну рисовать! Пусть нас вместе сажают». И она действительно начала рисовать. Это были простые и очень красивые картинки.

Через некоторое время на нее обратили внимание серьезные художники — Брусиловский с Мосиным. Причем сразу отметили эстетичность и понимание цвета. Анна Ивановна рисовала каждый день и картинки свои дарила тем, кому понравится. Полторы тысячи ее работ забрал основатель Иван Данилович Самойлов в Нижне-Синячихинский музей. Они хранились там в сундуке и почти все отсырели и погибли. Потом каким-то непостижимым образом в конце 80-х выставка работ Трофимовой с большим успехом прошла… в Париже! И посетители восприняли эти картинки как яркое чудесное открытие ^[2].

В Омске, в восемьдесят восьмом году, мы с Димой Чуркиным по золоту работали. У нас в Свердловске голодно было, а в Омске — изобилие. И мы по вечерам повадились ходить в ресторан «Турист». Модный такой ресторан, столики по кругу. А еще туда ходили все омские блатные. Такие серьезные, сосредоточенные парни, как сказал поэт — на х… некого послать. И нравы у них самые суровые. Однажды Чеснок подъехал к «Туристу» на новой «шестерке» и поднялся в ресторан. Пока он ходил, кто-то, проезжая, дал по машине очередь из автомата. Прошили от переднего до заднего крыла. Он спускается, а там зеваки, «мусора»: «Так и так, на вас было покушение. Будете заявление писать?» — «Какое заявление? Какое покушение?» — «Да по вам же стреляли!» — «Где?!» — «Да вот же дырки!» — «А, так это же я просто молдинг отодрал…»

Вот такие люди. Гвозди бы делать!

И вот мы с Димой сидим в ресторане, он выпивает, а к нему еще Наташка приехала. А Наташка молодая такая, дерзкая была. Сидит, тонкими пальчиками бокал с шампанским держит, смотрит поверх голов, и сигаретка на отлете. Как в кино. Ресторан гудит. В одном углу блатные гуляют, через раз музыкантам «Таганку» заказывают, в другом менты отдыхают, им почему-то «Синий туман» подавай. А за соседним столиком сидят несколько девчонок. Фабричные девчонки. Скромные такие, день рождения у одной. Прихорошились и пришли. В складчину небось. И с ними парень один. Не шикуют. Им бы «Белые розы», но, видно, денег нет.

И вдруг один блатной с красной рожей, в адидасовских штанах, в белой «саламандре» и норковой формовке, упитанный такой, поигрывая булками и дожевывая котлету, направляется к девчонкам. Почему в адидасовских штанах и белой «саламандре»? Да потому что просто красиво. А почему шапка на голове? Да чтобы все видели, что она есть. Шапка, в смысле. А потом, иди оставь ее где-нибудь — сразу спиз…ят!

И вот он, дожевав котлету, подходит к девчонкам и берет за руку ту, которая возле парня, и тянет ее из-за стола. То есть вежливо так на танец приглашает. А она вдруг пытается руку вырвать! А он точно знает, что эрогенные зоны у женщин — почки, печень и кадык, и этот девичий демарш его настораживает: «Не понял, че за х…ня?!»

А я все это вижу, но не лезу, потому что рядом с ней сидит парень, и слово за ним. Ну и просто чужой город, чужие менты, а я не так давно освободился. А парень молчит и голову в плечи втянул. Он омский и знает, кто это. И вдруг вскакивает девчонка, сидящая рядом, и звонким голосом кричит: «Ну-ка, отпустись от нее!» Он секунду смотрит на нее непонимающе: «Ты че, овца!» А у меня уже незаметно стул от стола отъехал, и я смотрю, и у меня еще надежда, что кто-то впряжется. Я бы не полез. Я же не самоубийца. Но на всякий случай уже встал. И вдруг он просто лениво, всей пятерней, берет девчонку за лицо. И все. И отступать мне некуда. Я развернул его к себе, по-честному подождал секунду, пока он поймет, что происходит, и с левой вложился в челюсть чуть ниже уха. У него остаток котлеты выпал, а потом он упал. А о чем мне с ним разговаривать? И сел я на место. Дима так уважительно на меня посмотрел, Наташка одобрительно кивнула, а девчонки завизжали. А этот дурак полежал-полежал, потом встал и побрел, печально булками наворачивая…

И сижу я, такой гордый, хороший поступок совершил, за девушку заступился, всех победил! И девушки на меня поглядывают.

И вдруг слышу жуткий топот. Смотрю, а по кругу к нашему столику бегут человек пять. И я с грустью понимаю, зачем они бегут.

А товарищ мой дрался последний раз во втором классе, и менты не впрягутся. И вообще, это те самые драки, которые никто не останавливает. И с этими грустными мыслями я вышел им навстречу, чтобы столик с Димой и Наташкой остался у меня за спиной. Потому что, пока они меня сломают и втопчут, можно успеть уйти. И вот эти качки бегут и сопят, а проход между столиками неширокий, и все вместе они бежать не могут. Поэтому бегут они гуськом, на ходу подтягивая рукава.