На вокзал с ней поехал муж, отпросившись с работы. Ляля опять нервничала, без конца проверяла то билет, то путевку, опять всплакнула и загрустила – первый раз они расставались на долгих двадцать четыре дня. Муж благородно уговаривал: «Ни о чем не заботься, отдыхай, набирайся сил». Они расцеловались, и он вышел из вагона. Поезд дернулся и тронулся, и Ляля уже махала в окно. Потом достала из чемодана халат и шлепанцы, переоделась и сразу успокоилась, даже повеселела. И спустя два часа уже с удовольствием грызла куриное крылышко.
Попутчиками Ляли оказалась веселая студенческая пара молодоженов, беспрестанно занимавшаяся на узкой верхней полке бог знает чем. И когда раздавались очередные усиленные сопение и возня, Ляля тактично удалялась в коридор и стояла долго у окна.
Ночью в Курске в купе зашла пожилая дама и тут же улеглась спать. Ляля тоже уснула, а утром, когда открыла глаза, с радостью обнаружила за окном совсем другой пейзаж. Уже не было темных и густых хвойных лесов и светлых прозрачных березовых рощ. В основном поля, поля, редкие мелкие пролески и белые светлые хатки – вместо темных, рубленых, мрачных российских изб. И обязательно яркие палисадники у крыльца – круглые георгины, пестрые астры и высокие острые гладиолусы. Проснулась и новая попутчица, которая оказалась учительницей музыки, да и просто дамой, приятной во всех отношениях. На юг она ехала к своей старинной школьной приятельнице. Попутчица торжественно извлекла из дорожной сумки банку настоящего бразильского кофе, а Ляля принесла от проводника кипяток.
Молодожены безмятежно спали на одной полке, и никакая сила не могла бы их растащить.
– Молодость! – мило улыбнувшись, доброжелательно прокомментировала дама.
– Любовь! – почему-то вздохнула Ляля.
Дама, прищурившись, внимательно посмотрела на Лялю.
– Завидуете? – усмехнувшись, спросила она.
– Да господь с вами! – смущенно отмахнулась Ляля. – Я замужем, – поспешно добавила она.
– Ну при чем тут это? – усмехнулась дама.
На станциях Ляля выбегала к газетному киоску, покупала у торговок фрукты. Валялась, читала, грызла любимые «каменные» груши.
На перроне тетки разных возрастов мигом обступали сошедших с прибывшего поезда пассажиров. Ляля решительно пробилась сквозь плотную толпу и вышла на привокзальную площадь.
На такси до санатория ехали восемь минут – по московским меркам, просто смешно. Здание санатория – колонны, гипсовые балясины, огромные холлы в красных ковровых дорожках – утопало в густой зелени пышного парка. Номер оказался роскошным – высоченные потолки с лепниной, массивная двуспальная кровать под шелковым покрывалом, телевизор, графин с водой, свой, автономный, душ и туалет. В ванной сиротливо висели два тонких вафельных полотенца. Ляля приняла душ, разобрала чемодан, надела легкий цветастый сарафан, шлепки, схватила полотенце и побежала на море. На улице было уже темно – ранняя южная звездная ночь. На берегу она скинула шлепки и осторожно пошла по мелкой, уже успевшей остыть гальке к морю. Море было теплое и шелковистое. По воде, мерцая, серебрилась тонкая лунная дорожка. Ляля замерла от восторга. Так выглядит счастье, подумалось ей. Наплававшись, она вернулась в номер и вытянулась на широкой кровати.
Ее сон в эту ночь был легок и безмятежен. Вмиг отпустили все московские заботы – вечная нехватка денег, интриги сотрудниц, зудящие мысли о новом зимнем пальто (старое износилось до непотребства), периодически дающий о себе знать гастрит, постоянно ноющая косточка на правой ступне, незалеченная дырка в зубе мудрости, увеличивающаяся не по дням, а по часам, страдания по поводу первых морщин в уголках глаз – тех самых, которые Ляля называла гнусиными.
А с утра началась бурная санаторная жизнь. Плотный завтрак – каша, котлета с пюре, сок, булочка – господи, как можно все это съесть! «Ничего, справилась», – с удивлением подумала Ляля. Потом визит к врачу – осмотр, жалобы, назначения. И понеслось: ванны, витаминные уколы, электросон, душ Шарко – до обеда ни секунды свободы. А как же море, пляж? Дали обед – тоже лукуллов пир, дневной сон, боже, что будет с моей талией! А вечером, после ужина, кино, танцы, прогулки – в общем, обширная программа.
Ляля ярко накрасила губы, сильно подвела глаза, распустила свои роскошные волосы, подкрашенные хной – благородная медь. В уши перламутр (чешская бижутерия, купленная у цыганок в переходе), шелковое платье в ярких цветах, каблуки – и осталась довольна собой. В двадцать восемь лет это еще возможно.
– Хороша! – подмигнула она самой себе в зеркало. И это была истинная правда; она вошла в тот самый благодатный женский возраст, когда еще есть здоровье и силы, яркие краски, упругость, манкость, свежие веки по утрам, когда природа еще отвечает тебе взаимностью, а главное, еще есть желания и надежды – все то, что привлекает и притягивает, когда еще блестят глаза и хочется попробовать на вкус эту жизнь, про которую, к счастью, еще знаешь не все.
Вполне довольная собой, Ляля прошлась по территории санатория. В душный кинозал идти не хотелось, подошла к розарию – вдохнула упоительный вечерний запах чайных роз – и пошла к танцплощадке, поглазеть – тоже развлечение. Старательно и слегка старомодно играл небольшой оркестрик, и надрывно пела немолодая, полная, ярко накрашенная блондинка.
– Позволите? – Ляля вздрогнула и обернулась.
Он был очень хорош собой, это сразу бросалось в глаза – рост, разворот плеч, густая темная шевелюра, карие, почти черные, глаза. Ляля растерянно пожала плечами. Незнакомец уверенно взял ее за руку и вывел на середину танцпола. Он положил свою крупную руку на Лялину талию и умело повел в танце. Когда музыка смолкла, он наклонил голову и поцеловал Лялину руку.
– Вы прекрасны, – произнес он и внимательно и долго посмотрел ей в глаза.
Ляля смутилась, как девчонка. Новый знакомец предложил прогулку по городу. Сначала они шли молча, а потом он представился и рассказал о себе. Оказалось, что он моряк-подводник, уходит на полгода в плавание, живет в маленьком военном городке под Мурманском, был женат, но жена сбежала, не вынеся Севера и тягот военной жизни. Сбежала вместе с маленькой дочкой обратно в Питер к родителям, там снова выскочила замуж и видеться с дочкой не дает. А он тоскует по дочке, да, в общем, не очень счастлив и очень одинок. Он замолчал и остановился прикурить, и Ляля увидела у него в глазах слезы.
– Словом, денег много, а счастья нет, – смущаясь, грустно рассмеялся он.
Потом на набережной они зашли в кафешку и выпили бутылку сухого шампанского, и в Лялин фужер он крошил горький плиточный шоколад. А потом на абсолютно темной окраинной улице под огромным платаном он долго и бесконечно нежно целовал Лялино лицо и волосы, и она совсем потеряла свою бедную молодую голову. Такое случилось с ней первый раз в жизни. Когда она на мгновение приходила в себя и пыталась вырваться, он крепко брал ее за плечи и разворачивал к себе лицом. Потом он довел ее до корпуса, она закрылась в номере и долго стояла под холодным душем, а когда вернулась в комнату, то услышала легкий стук в балконную дверь. Если бы не первый этаж, то Лялино падение, возможно, произошло бы не так быстро, не в первую ночь. Так, по крайней мере, ей хотелось думать. Несколько минут она простояла за тяжелой плюшевой шторой, а потом резко открыла дверь.