Такова жизнь (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Мария Метлицкая cтр.№ 41

Только боль свою Софья Михайловна спрятала далеко-далеко, в самый дальний уголок своей души. Брак их оказался бездетным. Ирония судьбы – сколько младенцев она приняла своими руками, скольким дала жизнь! Года через четыре после замужества она поняла, что что-то не так, должна быть причина. Начала с себя. Собой и закончила, поняв, что причина точно в ней. У нее оказалась редкая, но весьма определенная классическая патология, прописанная во всех справочниках и учебниках по гинекологии. Настолько определимая и не оставляющая малейших надежд, что Софья Михайловна, поняв это, от иллюзий отказалась мгновенно. Тем же вечером она вызвала мужа на разговор, предложив ему два варианта: первый – он, вполне здоровый и молодой мужчина, уходит от нее. Она не только не обидится, а даже – страшно произнести – почувствует облегчение. И второй – они берут ребенка на усыновление. Александр Николаевич молча выслушал ее и с улыбкой отмел оба варианта категорически. Говорил он тихо и долго, положив свою руку на руку жены. Софья Михайловна слушала его молча, опустив глаза, изредка кивая. Суть его речи была понятна: кроме любви их связывает нечто большее – уважение, безусловное взаимопонимание, практически абсолютное доверие, совпадение взглядов на жизнь, вкусы, пристрастия. Жизненная позиция.

– Выбрось все из головы, Соня, и не терзайся. Я счастлив с тобой и другой женщины рядом не представляю. Разве дело в ребенке? Господи, сколько вокруг несчастных браков, в которых есть дети, оглянись!

Она заплакала и покачала головой – он стал горячо приводить ей примеры, и она снова всхлипывала и кивала. Этой ночью муж был особенно нежен с ней, и заснули они, крепко обнявшись. К этому разговору они больше не возвращались. Никогда.

Лишь однажды случилось непредвиденное, домой она почти бежала. В роддоме от младенца отказалась мать. Девочка была настолько хороша, что все врачи и медсестры сбежались на нее смотреть. Крупная, синеглазая, со светлыми, немладенческими кудрями. Спокойная, с удивительно осмысленным взглядом. Чудо-девочка! Мать, семнадцатилетняя деревенская деваха, брошенная, естественно, ухажером, брать ребенка не хотела, как ни пытались ее уговорить.

– Какая девочка, кукла просто, – задумчиво сказала молодая медсестра Марина. – Ох, если бы не мои два бесенка да не комната в коммуналке…

«Возьму!» – думала Софья Михайловна. И неприятно удивилась себе – пошла к коллеге-педиатру, попросила повнимательнее осмотреть девочку. Коллега девочку осмотрела, но, поняв мысли Софьи Михайловны, задумчиво, со вздохом сказала:

– Знаете, Софья Михайловна, физическое здоровье в корне отрицать не буду. А вот как дальше пойдет? Гены, знаете, никто не отменял. И что мы знаем про этого папашу? Вряд ли приличный человек. Непростое это дело, подумайте, Софья Михайловна, – почти попросила коллега.

Только почти у дома Софья Михайловна остановилась, перевела дух и задумалась. А стоит ли? Стоит ли начинать с мужем этот нелегкий разговор, стоит ли менять так решительно и кардинально свою налаженную жизнь? Она присела на лавочку у подъезда, сняла берет, расстегнула воротник – на улице был приличный мороз, но ей почему-то было душно и тяжело дышать. Так просидела она около часа, совсем не замечая, как сильно замерзли ноги и покраснели и одеревенели пальцы на руках. Потом она тяжело поднялась со скамьи, зашла в подъезд и стала медленно и тяжело подниматься по лестнице, в который раз сетуя на размах лестничных пролетов. На площадке между этажами переводила дух и опять тяжело, почти по-стариковски, ползла наверх.

Из всего, о чем она передумала за эти двадцать-тридцать минут медленного шага на пятый этаж, из того сумбура, что был в ее душе и сознании, она сделала один четкий и определенный вывод. Нет. Никогда. Раз сейчас не решилась, когда еще есть силы и, казалось бы, сам Господь Бог подвел ее к этой истории, милостиво дав несколько лет на раздумья, раз сейчас она точно понимает, что нет, – значит, так тому и быть. Значит, надо выкинуть из головы раз и навсегда, поставить крест на подобных мыслях, если так велики, так огромны сомнения.

Стоит ли испытывать судьбу? Она с трудом открыла дверь в квартиру – никак не могла провернуть ключ дрожавшими руками. Разделась, долго сидела в прихожей на стуле, уронив руки на колени и глядя прямо перед собой. Когда вечером пришел с работы муж, она отказалась ужинать – совсем не было аппетита, только выпила чаю. Два раза уронила вилку, обожглась об ручку чугунной сковородки, забыв взять прихватку. Александр Николаевич взволновался:

– Тебе нездоровится, Соня?

Она рассеянно кивнула. Посуду после ужина сложила в раковину – случай небывалый. Спать легла рано, в восемь вечера. Слышала, как муж в соседней комнате шуршит газетой. Ночь прошла как в бреду, то она проваливалась, как в яму, в глубокий, тяжелый сон, то просыпалась в холодном липком поту, скидывала одеяло – ей казалось, что она горит. То вдруг ее начинало колотить, и она укутывалась в одеяло, как в кокон. Утром на работу не пошла – вызвала врача из поликлиники. Пришла немолодая, усталая врачиха, посмотрела на измученную Соню, тяжело вздохнула и выписала больничный.

– Отлежитесь, – сказала она коротко. – А еще лучше – пойдите в отпуск. Сами знаете, что такое нервы.

Врачиха оказалась, к удивлению Сони, умницей. Ни одного дурацкого вопроса про температуру, горло или кашель. Просто увидела ее вымученные глаза и тактично не стала вдаваться в подробности, оказавшись человеком зрелым и опытным, с наметанным острым глазом. После недели больничного листа Соня взяла еще десять дней отпуска. Сил совершенно не было, но и дома сидеть казалось невыносимо. Созвонилась со старинной, еще с институтских времен, подружкой и поехала к ней – та жила во Владимире, одна, в своем доме, старом, бревенчатом, оставшемся от родителей, с огромной русской беленой печкой. Они носили воду из колодца, кололи дрова, томили молоко в печи, пекли пироги, гуляли по лесу – зима была тихой и неснежной.

Сомнения уже почти ее не мучили. Она была из тех людей, что принимают решения сразу и наверняка, а если что-то начинало глодать и бередить душу, то понимают: «Значит, это не мое». Приехала в Москву она успокоенная и твердо уверенная, что все сделала правильно, и окончательно отказала себе в сомнениях и терзаниях. Снова затянула работа – она вошла в свой четкий и размеренный ритм: роддом, семья. А потом поглотили переживания другого порядка: в роддоме сменился главный врач – прежнего с почетом проводили на пенсию, на его место пришел молодой и наглый, заимевший эту должность явно по блату. Говорили, что тесть этого деятеля занимает какой-то важный пост в Минздраве. Вел он себя развязно и нахально, установил свои порядки, ни в грош не ставил старых, опытных сотрудников. Обстановка в роддоме стала отвратительной – сплетни, наговоры, подсиживания, подношения начальству к праздникам и без. Как-то на утренней пятиминутке Софья Михайловна с ним сцепилась – он ей откровенно нахамил. Наутро после бессонной ночи и выпитого пузырька валокордина она положила на стол заявление об уходе. Он усмехнулся и цинично спросил:

– Что так?

Она не ответила. Заявление он подписал. Через месяц она работала в районной женской консультации. Работа спокойная: утро – вечер, никаких суток, кесарева, осложненных родов. Сиди себе на приеме, карточки пописывай. Завотделением, прекрасная тетка средних лет, с юмором, явно испытывала к Софье Михайловне симпатию. С медсестрой было сложнее. «Не сработаемся», – испуганно подумала Софья Михайловна, глядя на нее. Медсестру звали Флора. Было ей к сорока, незамужняя, она жила с дочкой. Во внешности ее проскальзывало что-то цыганское – невысокая, ладная, грудастая и бедрастая, черные, впросинь кудри, смуглая кожа, горящие карие глаза, крупный яркий рот. Душилась сладкими, карамельными духами. Сначала показалась она Софье Михайловне нахальной и дерзкой, но потом они подружились, даже поведали друг другу по-бабьи про свою жизнь.