Радуга и Вереск - читать онлайн книгу. Автор: Олег Ермаков cтр.№ 69

И следующее сообщение фантастическое по сути: «В селе Мошенец Черновицкой области И. А. Пастух, токарь механических мастерских, с женой построили легкий самолет биплан УТ-2 „Шмель“. Это был второй самолет молодых конструкторов, которые (несмотря на то, что у них четверо детей) с увлечением строили самолеты».

Индия! Что мы знаем о России? Вот она — Индия берез, прудов птицефабрик, с которых взлетают Росинанты, многодетных семей, мечтающих о небесных просторах и осуществляющих свои мечты не бесконечными молитвами, а руками. Хотя, наверное, и молитвы шепчут трактористы и токари в небесах, кто знает. Так это и есть наша небесная Россия, та, которую видели в грезах поэты и пророки, та, которую провидел Даниил Андреев сквозь решетку.

А она здесь, рядом, таинственная и огромная, со своими Гималаями и священными рощами и полями, на обочине которых может сидеть мужик, смолить цигарку, дожидаясь ладной погоды, чтобы вывести Подкосный Высокоплан и взмыть навстречу русскому Шиве — жаворонку.

…Только жаль, что в книге все речь об умельцах прошлых лет, еще советских, ну и первых перестроечных. А дальше? Неужели перевелись летающие трактористы? Только и видят керосиновые сны, как заштатные литераторы? Быть того не может.

— И это все на сегодня, — сказал Валентин, залпом осушил бокал и смочил хорошенько горло.

— Как всегда, живо, свежо! — сказал Аркадий Сергеевич, потирая руки с длинными узловатыми пальцами и вынимая портсигар, мундштук, зажигалку. — И, что мне особенно нравится, в духе застольных бесед, основы коих заложил батюшка Платон. Ты, Валя, собирай эти доклады. Издашь потом книгу.

Валентин усмехнулся сумрачно.

— А я напишу песню о летающем трактористе, — пообещал Борис.

— С ликом Сальвадора Дали? — спросил Аркадий Сергеевич, протягивая руку к стопке тарелок и начиная передавать их остальным.

— При всем моем уважении к автору песочных часов, растекающихся часов, к явному, короче, ловцу времени, я думаю, что у него было все-таки лицо, а не лик, — заметил часовщик.

Борис взялся резать рыбу, Валентин — сыр. Вскоре все сидели вокруг стола, посредине которого горела настоящая керосиновая лампа. Электрический свет погасили. Аркадий Сергеевич, зажигая лампу, заметил, что, по словам Дали, Дон Кихот не нуждался в лампе Аладдина, ему достаточно было взять желудь, чтобы узреть Золотой век, — но смоленские адепты еще не могут без этого.

— У него все-таки лучшие иллюстрации, — сказал Валентин.

— Да, каждому зрителю приходит на ум такое соображение, что сквозь его кисть как будто пустили ток в тысячу вольт. Или набросали металлических опилок на поверхность, а снизу поднесли мощнейший магнит, и стружки начали собираться в картинки. Короче, напряжение чувствуется колоссальное. Но, на мой взгляд, иллюстрациям этим не хватает некоторой основательности, земли, воздуха. Они слишком лихорадочно-духовны. Это скорее рисунки врача-психиатра. А талант Сервантеса все же не таков. Или, точнее, мне ближе другое восприятие «Дон Кихота». И ты, Валентин, сумел его выразить в заключительной части. Высокопланы-Росинанты трактористов, пастухов, токарей!

— Пастух — это фамилия, — поправил его Валентин.

— Это не меняет сути, — откликнулся Аркадий Сергеевич. — Нам что вообще во всем этом важно? — Он обвел всех стеклами очков, в которых дрожали язычки лампы. — Русский кихотизм. Не так ли?

И тут-то Косточкин понял, что ему повезло попасть на это заседание в каких-то древних ну или старинных отсветах. Конечно, ему хотелось сфотографировать это мероприятие. Но — как?

— В столицах озабоченно толкуют о национальной идее: мол, где она и как ее отыскать? Да просто посмотреть в глаза этим людям: Пастуху, саратовским мастерам, трактористу, — сказал Борис с тихим жаром. — Они и есть наша идея.

Аркадий Сергеевич кивнул и продолжил его мысль:

— У одних страсть к небу, у других — к слову и краскам, у третьих — к звукам музыки. Вспомним умную Бехтереву, говорившую, что высшая деятельность мозга — творчество. В этой высшей деятельности и открывается национальная идея. И называется она коротко: Высокоплан. Наш ответ Сервантесу. Жаль все-таки, что он не бывал в России. Он удивился бы, вдохнув почти тот же дух. Напомню, друзья, что говорил известный нам всем почитатель Рыцаря Печального Образа Унамуно об Испании… Ну, собственно, то же, что и наш поэт: «Аршином общим не измерить». А далее — то же, что и Бердяев о России и русской человечности: Третий Рим? Да, но Рим Жалости, а не Меча.

— Почему не Рим Любви? — спросил часовщик.

— В России любовь — прежде всего жалость к страждущим, нищим, обреченным.

— Где вы ее видели? — не удержался от удивленного вопроса Косточкин.

Аркадий Сергеевич усмехнулся и направил линзы на него.

— Ну, не на экранах, конечно, не в газетах. Все происходит тихо, подспудно… Ведь и Дон Кихот совершал свои подвиги не для печати!

— А для чего? — спросил еще более удивленно Косточкин.

— Сперва они случились, а потом уже были обнародованы. Случились в душе Сервантеса. Согласен, может, автор и мечтал о деньгах и славе, но — не его герой.

— Что было бы, если бы его деяния не описал Сервантес? — тут же спросил с тихой улыбкой Валентин, светлея в полумраке седоватыми висками. Косточкину он показался вначале пожилым, но сейчас почему-то стало явно, что лет ему около сорока пяти.

— А с твоими Пастухами и токарями? — спросил хозяин.

— Они летали бы, — ответил Валентин.

— То же и Дон Кихот. Но вообще-то это скорее пересказ оригинальных умозаключений Унамуно, яростного проповедника кихотизма. Хотя к таким мыслям и приходишь, внимательно читая роман. Не знаю, впрочем, к каким мыслям приходит англичанин или немец. Но здесь — та же почва, что и в Испании. «Мы принадлежим к числу наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок». От частого повторения я уже заучил эту сентенцию. Кто это? Унамуно? Да, сперва это и кажется русским переводом его афоризмов, посвященных родимой Испании. Но — ошибка, мои друзья! Ошибка. Это, — произнес Аркадий Сергеевич, вздергивая вверх длинный узловатый палец, — это Чаадаев. Но почти то же самое говорил и Унамуно об Испании. Ну вот, например, он утверждал, что испанский язык не приспособлен к науке и философии, а испанское самосознание не столь абстрактно, а посему философию следует искать не в трактатах философов, а в литературе. Ну?! Полное совпадение. Ни Испания, ни Россия не дали ни Гегеля, ни Фейербаха. Но зато дали Сервантеса и Достоевского, Хименеса и Мандельштама, Лорку и… и… Борис, с кем он созвучен?

— С Пушкиным, — ответил Борис.

— Я бы не сказал, — возразил Валентин.

— А что тут толковать? — спросил Борис. — Можно сразу и сравнить.

Он встал и вышел в ванную, вымыл руки, в прихожей вынул из чехла гитару и вернулся. Все оживились. Аркадий Сергеевич достал сигарету, щелкнул металлической зажигалкой. Борис водил ладонью по струнам, как бы разогревая их, но оказалось, что в руке у него темно-синяя бархатная тряпочка и он вытирает вспотевшие струны. На корпусе гитары играли бронзовые блики от лампы. Косточкин озирался на башни в рамах…