Михаил Бахтин - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Коровашко cтр.№ 24

Осталось проанализировать выступление на диспуте самого Бахтина. Из пересказа Бобкова можно вывести, что Бахтин однозначно поддержал сохранение религии при новом общественном строе. Речь его, правда, была наполнена тем самым «роковым теоретизмом», против которого он ополчается в своих рукописных трактатах 1920-х годов: в ней не было ни «живых примеров», ни подступа к земным, конкретным проблемам (все это, по словам Бобкова, заменялось «витанием где-то в области поднебесья и выше»). Думается, что негативная оценка бахтинской речи, данная Бобковым, вполне объективна. Выступая в рабочем, по сути дела, клубе, наполненном теми, кто и сам был бы не прочь поиграть «в Гутмана» на Невельских мостовых, Бахтин, похоже, вел себя так, словно присутствовал на заседании Петербургского религиозно-философского общества. Неумение или нежелание учитывать специфику аудитории Бахтин впоследствии, насколько можно судить по мемуарным источникам, преодолеет, но в невельские годы указанный недостаток дает о себе знать. Именно об этом лингвистическом высокомерии, не делающем различия между репликами в неокантианских спорах и выступлениями на площадках облполитпросвета, писал Гурвич в заметке «Господа интеллигенты», опубликованной тем же «Молотом» (1919, 23 июня). Конкретных имен Гурвич не называет, однако совершенно очевидно, что речь идет именно о представителях «Невельской школы философии», о Бахтине, Кагане и Пумпянском:

«За последнее время в Невеле интеллигенция начинает появляться из своих нор. Хотя в продолжение почти двух лет советская рабоче-крестьянская власть на всех перекрестках приглашала интеллигенцию работать, — интеллигенция все время высокомерно молчала и тихохонько посмеивалась. Уж скоро год, как в Невеле существует Народный Дом, для того чтобы поднять и заинтересовать в культурном строительстве широкие массы, которые, опять же по вине интеллигенции, спали, ибо интеллигенция для них ничего не делала. Пришлось с огромными муками, с невероятным напряжением, переламывать настроение масс, сделать массовый сдвиг. И это сделано; об этом свидетельствуют не слова, а дела. И только теперь, когда кровью создан интерес к культуре, когда голодный рабочий все же идет в Народный Дом, когда для бедняка Народный Дом сделался лабораторией ума — интеллигенция соизволила явиться.

Вместо того чтобы действительно подойти к массам, дать им в популярной форме те духовные богатства, которыми интеллигенция обладает, последняя приходит к массам так, как будто она приносит им величайшую жертву, как будто сподвижницей является она (Гурвич путает слова «подвижник» и «сподвижник». — А. К.). Да, говорить рабочим и крестьянам, к тому же их языком, спуститься до их понимания, психологически пролетарски подойти к ним, — это ужасно, скажет Невельский интеллигент.

Бедные вы, спустившиеся до низов! И если мы, революционеры, живущие победами пролетариата, страдающие его страданиями, говорим пролетарским языком, языком мастерских и заводов, языком изб и деревень, — они, изысканные, они, утонченные, вопят: “Возмутительно! Ужасно!” и ироническим голосом надрываются: “Караул! Караул! Они даже не социалисты, они, в грубых рубахах, с растрепанными волосами, с вульгарным языком, — захватывают культуру!”

Да, мы, взяв культуру, не спрятали ее в тайниках наших, а разбросали ее на всех перекрестках, и в деревнях, и в селах. И мы еще понесем культуру и создадим новую культуру, только не ту, которую вы нам несете, культуру барчат, а новую культуру, пролетарскую. Если вам все это сегодня кажется странным, то завтра это будет господствующим, ибо колесо истории работает за нас. Держите себя еще нежными фиолетовыми цветами, цепляйтесь еще за декадентскую любовь. Почитывайте стишки вымирающих символистов, возмущайтесь нашими красными звонами, ужасайтесь нашими потрясениями, смейтесь, но знайте: смеется тот, кто смеется последним».

Возвращаясь к отчету Бобкова, отметим, что в нем не совсем внятно изложены сетования Бахтина по поводу пренебрежения, проявляемого социализмом по отношению к умершим. То ли Бахтин сожалеет о стремительно редуцирующейся похоронной обрядности, обнаружившей способность обходиться без панихид и отпевания, то ли он выступает здесь как пропагандист идей Николая Федорова о всеобщем воскрешении мертвых. Предоставив читателям возможность самим поразмыслить над этим вопросом, будем двигаться дальше по страницам газеты «Молот».

В номере от 27 мая 1919 года она, в частности, сообщает, что «18 и 22 мая в Народном Доме имени Карла Маркса состоялся диспут на тему: “Христианство и критика”». Отчет об этом «сиквеле» диспута «Религия и социализм» дан без подписи, но, насколько можно судить, его автор стоит на более «мягких» политических позициях, чем, например, Бобков или Гурвич. Информация подается им достаточно нейтрально, без элементов агитации за революционно-правильную точку зрения:

«В диспуте приняли участие Л. Пумпянский, Я. Гутман, М. Бахтин, И. Гурвич и М. Каган.

Докладчиком выступил Л. В. Пумпянский, давший обзор критики христианства, начиная с римлян и кончая немецкими философами и филологами.

В виде дополнения к этому докладу М. Бахтин прочел содоклад об отношении Фридриха Ницше к христианству.

Контр-докладчиком выступил Я. Гутман, стоящий на точке зрения исторического материализма и с этой точки зрения подвергший критике христианство и современных его философских адептов.

Тов. Гурвич коснулся вопроса об осуществлении христианами христианского идеала на земле.

Диспут так затянулся, что устроители принуждены были отложить его на другой день, когда состоялись горячие прения.

Зал был полон. Публика внимательно слушала ораторов. Следует отметить, что некоторые из публики вели себя во время диспута некорректно, перебивая нетерпеливыми возгласами не нравившихся им ораторов.

Пора бы невельской публике стать культурнее и терпеливее к чужим мнениям».

В номере от 27 мая 1919 года находим заметку «Постановка спектаклей под открытым небом», в которой также фигурируют герои нашего повествования. Безымянный корреспондент сообщает:

«Внешкольным подотделом ведутся подготовительные работы по постановке под открытым небом греческой трагедии Софокла “Эдип в колонне” (sic! Простим далекому от античной литературы невельчанину искажение подлинного названия классического текста («Эдип в Колоне»), поскольку и сегодняшний студент-филолог не прочь поместить несчастного отцеубийцу в отдельно стоящее столбовидное сооружение. — А. К.). К участию привлечены учащиеся трудовых школ города и уезда, числом свыше 500. Специально для пьесы пишутся декорации и костюмы художника Гурвича. Постановкой руководят знатоки Эллады и Греции гр. Бахтин и Пумпянский. Мимические сцены под руководством балерины Гольдиной, специально приглашенной из Москвы, музыкальной частью ведают преподаватели Невельской муз. Школы Юдина и Строльман».

Номер от 13 июня 1919 года, среди прочего, живописует идейную схватку, которая развернулась между Пумпянским, Каганом и Дейхманом на диспуте о смысле любви. 10 июня, естественно, в Народном доме, Пумпянский выступил с обстоятельным докладом, призванным убедить присутствующих, что «любовь — это высшее проявление человеческого духа — любовь и смысл ее — это самозабвение, это экстаз, и венец любви, завершение ее для натур героических — это смерть». Но не только союзом эроса и танатоса, по мнению Пумпянского, характеризуется подлинная любовь. «Как игра, говорит он, есть отдых от неустанных забот повседневного бытия нашего, есть повторение трудовых процессов с бескорыстными целями, — так и любовь есть забвение от всего земного, прозаического. В любви докладчик видит спасение человечества и единственным высшим и бескорыстным проявлением любви он считает христианство».