– Точно ушли? Не врешь? – Федор подошел совсем близко и наклонился над Фролом, заглядывая тому в глаза.
– Точнее некуда… Если по времени, верст десять уже отмахали, а меня, как видишь, кинули… Кому такая обуза нужна… Без ноги я, похоже, остался, вот и кинули… Хлебца дай, хоть кусочек, ни крошки во рту не было…
– Настя, Гордей, идите сюда! – позвал Федор. – Поглядите на любезного. Хлеба просит! Ладно, дадим тебе кусочек, только ты нам рассказать должен, с самого начала – с чего это вдруг в побег-то ударились? Вроде и причины никакой не было, шли и шли бы вместе со всеми. Рано или поздно вышли бы…
– Причины, говоришь, не было? Была причина, да еще и не одна. Что меня касательно, решил я от лени своей избавиться, хоть раз в жизни счастливый случай за хвост поймать. Вот и словил, дурак стоеросовый…
– Да ты не причитай, ты рассказывай! – оборвал его подошедший Гордей. – Нет у нас времени причитанья твои слушать!
– Ладно, доложу по порядку, – согласился Фрол, – только вы помогите сначала, помогите сесть удобней, у меня нога… вот, видите… – Он вытащил штанину из сапога и обнажил распухшую до самого колена синюшного цвета ногу. – Угораздило меня на камне поскользнуться, вот и обезножил… А Любимцев этот, гад ползучий, как увидел, так сразу и кинулся бежать, будто черт от ладана. Не знаю, как он Лунегову объяснил, тот меня не видел, только оба сгинули, меня бросили и сгинули. А до этого… До этого сомустил нас Любимцев, меня деньгами сомустил, а Лунегова – дочерью своей. У них там любовь, оказывается, была, да только не сладилось, дочка-то другого выбрала, этого, из офицеров, которого камнем придавило. Вот он и пообещал Лунегову – поможешь мне выбраться, я дочь свою сразу за тебя отдам, без разговоров, она отцовского слова не ослушается. Лунегов и клюнул. А я, грешный, я так решил – не поленюсь хоть раз в жизни – хапну деньжонок и буду на боку лежать, пока они не кончатся. Одним словом, для каждого Любимцев свой интерес и свой подход нашел. Вот мы и побежали… Ну, со мной, как видишь, он уже расплатился, можно сказать, золотой монетой, а вот как с Лунеговым расплатится, не знаю, но, думаю, что такой же монетой, как со мной… И чего на нас накатило, на обоих, будто последнего ума лишились… Сам не пойму…
Говорил Фрол, захлебываясь от собственной скороговорки, торопливо, с придыханиями – боялся, что его не дослушают и уйдут, бросив беспомощного возле камней. Понимал Фрол, что остаться ему здесь одному, да еще с покалеченной ногой, дай Бог все равно что заживо в могилу лечь. Вот и торопился, вот и рассказывал все без утайки, заботясь лишь об одном – только бы не повернулись и не ушли.
– Я еще сказать хочу… Если пригодится… Да как же, обязательно пригодится! И для меня тоже пригодится! Я ведь плот нашел, хороший плот, хоть до самого моря на нем плыви! Видно, деревенские его сколотили, сплавлялись, видно, по речке, чтобы ноги не бить. И вот нашел, побежал Любимцеву с Лунеговым доложить, обрадовать хотел, побежал и на радостях поскользнулся… Ору, свету белого не вижу, а Любимцев увидел, как я извиваюсь, и кинулся от меня, как настеганный, даже не оглянулся ни разу. Лунегов далеко был, не слышал, и видно ему не было, а может, и слышал, да виду не подал, что слышит. А я, раз такое дело, про плот-то и промолчал, не крикнул – все равно бы не взяли. Вы-то меня возьмете? Возьмете? Не бросите?
Федор не ответил. Лишь коротко обронил Гордею:
– Ногу посмотри у него, сапог стащи и палку привяжи, потуже. Где плот?
– Во-о-н, – с готовность заторопился Фрол, – вон там, видишь, за ельничком, который на берегу, там он и причален, ловко придумали, пока вплотную не подойдешь, ни хрена не разглядишь. Я сначала мимо прошел…
Федор, не дослушав его, молча направился к невысокому ельнику, который густо рос у самого обреза воды. Плот был на месте. Добротный, сложенный в два настила из толстых бревен, не веревками связанный, а сбитый толстыми железными скобами, целый корабль, а не плот, даже правильное весло имелось, вытесанное из сосны. Покоился он, привязанный толстыми веревками к каменным валунам, на спокойно текущей воде и даже не покачивался. Пахло от него разогретой смолой. Федор запрыгнул, прошелся по бревнам – они под ним даже не колыхнулись. Хороший плот, надежный, на таком можно далеко уплыть…
– Вот и поплывем, – негромко, самому себе, сказал Федор, спрыгнул на берег и быстрым шагом вернулся к тому месту, где Гордей суетился возле Фрола, привязывая ему ремнем к ноге толстую палку. Привязал, затянул крепкий узел и вскинул голову, без слов спрашивая у Федора – а дальше-то как?
– А вот так, – скомандовал Федор, – хватай его половчее и потащили, вон к тому ельничку, там нас пароход дожидается…
Не желал он говорить и объяснять, что задумал – зачем время зря тратить? Он для себя все решил, а советоваться ни с кем не собирался. Подошел к Насте, обнял ее и уткнулся лицом в плечо. Она гладила его по голове, шептала:
– Ты себя береги, Феденька, за меня не печалься, со мной ничего не случится, я теперь, как заговоренная. Вот вернусь, людей выведу… Ступай, Феденька, ступай, и я пойду…
Она легонько отстранила его от себя и пошла, не оглядываясь, поддергивая и поправляя на плече ружейный ремень.
Скоро плот отчалил от берега, течение подхватило его, вынесло на стремнину, и вода весело зажурчала между бревен. Федор стоял за правильным веслом, Фрол, постанывая, лежал на голых бревнах, а Гордей, опустившись на колени, истово молился, подняв голову в небо. Молитва его была простой и ясной – непременно добраться до Ново-Николаевска, найти и увидеть Нину.
Ничего иного он сейчас не желал.
6
Пароход «Богатырь» весело резал носом тугую обскую воду, придавливал ее днищем и раздвигал крутыми боками; оставлял за собой кипящий белый след от винта, и пологие волны, которые, не до конца истратив первоначальный напор, докатывались до берегов и прилизывали крупный зернистый песок. День только начинался, но чайки, проснувшись спозаранку, кричали уже бодро и громко, будто сердито переругивались между собой. Пассажиры еще не прогуливались по палубе, и поэтому никто не мешал Денису Афанасьевичу Любимцеву расхаживать от одного борта к другому, присаживаться на лавочки, вскакивать и снова ходить, громко цокая железными подковками сапог. Не мог Денис Афанасьевич найти себе места, метался в тревоге и все оборачивался назад, разглядывая речную гладь – нет ли какой погони за «Богатырем»? Но беспокоился он напрасно – за пароходом никто не гнался, лишь изредка возле берегов виднелись неподвижные рыбацкие лодки – на таких за стальной машиной не угонишься. Да и не было им никакого дела до парохода.
Еще на раз огляделся Денис Афанасьевич, ничего тревожного не обнаружил, присел на лавочку, откинувшись на спинку, и самому себе приказал: «Не суетись! Вон как вышло, без сучка без задоринки. Значит, и дальше так будет. Дыши ровнее!»
И он вздохнул, широко раздувая ноздри, полной грудью.
«Богатырь» дал длинный гудок и заглушил крики чаек. Долгим эхом гудок еще прокатился по водной глади, затих в прибрежных ветлах и слышнее стал гул пароходных машин, которые, не зная отдыха, пыхтели под железной палубой.