Вызовите акушерку. Прощание с Ист-Эндом - читать онлайн книгу. Автор: Дженнифер Уорф cтр.№ 37

На протяжении истории эпидемия то усиливалась, то ослабевала – как правило, вначале её вспышки остаются незамеченными, затем болезнь приобретает масштабы эпидемии, после чего сходит на нет, когда население получает иммунитет к туберкулёзной палочке. Цикл занимает приблизительно двести лет. В Европе и Северной Америке пики эпидемии приходились на период между 1650-ми и 1850-ми годами (в зависимости от нации). Историки и учёные медицины пишут, что в отдельные периоды заражёнными оказывались девяносто процентов населения. Десять процентов из них умирали. В основном бацилла поражает лёгкие, но страдают также кости, кора головного мозга, почки, печень, позвоночник, кожа, кишечник, глаза – туберкулёз влияет практически на все ткани и органы человеческого организма. Эту болезнь называли Великой белой чумой Европы.

Чаще всего от туберкулёза умирают люди в возрасте от пятнадцати до тридцати лет. В европейской литературе XVIII–XIX веков преобладало творчество писателей «Бури и натиска» и поэтов-романтиков. Сегодня мы с недоумением смотрим на их болезненных персонажей, дивясь тому, как очевидно здоровые молодые женщины то и дело падают в обморок или умирают, а бледные апатичные юноши не имеют сил ни на что, кроме написания стихов. Но всё это не мрачный плод воображения – апатия, слабость, утомляемость, потеря веса и бледность были чрезвычайно характерны для молодёжи и являли собой первые признаки заболевания, которые большинство окружающих не могли распознать. Когда у больного начинался кашель, жар и отёк лёгких, болезнь называли чахоткой, и лечить её было уже поздно.

С древности существует убеждение, что между туберкулёзом и гениальностью имеется связь: выдающиеся личности чаще заболевают, а жар, охватывающий больного, заставляет его ум работать наиболее продуктивно. В XVIII–XIX веках в Европе верили, что чахотка возникает из-за повышенной чувствительности или богатого воображения – ведь знаменитые музыканты, поэты, художники и писатели часто умирали от этой болезни. Те, кто оплакивал смерть единственного сына или любимой дочери, с радостью хватались за такое неправдоподобное объяснение. Горе нуждается во внешних проявлениях, и если мать может увидеть в мрачных стишках умирающего сына проявление гениальности, эта мысль её некоторым образом утешает.

Возможно, впрочем, что богатство культуры этого периода европейской истории действительно косвенно связано с туберкулёзом. Для лечения кашля больным часто прописывали опиум, и говорили, что те, кто мог позволить себе такое лекарство, впадали от него в зависимость. Многие наркотики вызывают галлюцинации, но именно опиум стимулирует творческое начало.

Жители севера полагали, что туберкулёз начинается под влиянием серого неба, туманных зим и ледяного ветра, поэтому заболевшие чахоткой богачи массово отправлялись на юг, подальше от холода, – но всё было тщетно. Они привозили с собой смерть, и она забирала и местных жителей. Живописная рыбацкая деревушка на юге Франции, Ницца, неожиданно вошла в моду. Там построили гостиницы, где поселились чахоточные больные – бледные, исхудавшие люди с обеспокоенными взглядами. Говорили, что в оперном театре не слышно музыки из-за кашля и отхаркиваний! Состоятельные американцы уезжали во Флориду и Нью-Мексико, чтобы вымолить у солнца последний луч надежды. Но оно не способно исцелить скоротечную чахотку; на самом деле, солнечный свет мог оказать негативное влияние на ход болезни.

Рекомендации врачей менялись. Больным прописывали горный воздух, пустынный, тропический, влажный, сухой, мягкий ветер, сильный ветер, безветрие. Те, кто мог себе позволить путешествия, тщетно разъезжали во всех направлениях. К концу XVIII века всем стало очевидно, что климатические перемены не имели никакого воздействия на туберкулёз, и болезнь не знала географических ограничений.

Медицинская наука тогда пребывала в зачаточном состоянии, и лечение предлагалось крайне ограниченное. Непредсказуемость течения и прогнозов чахотки ставила докторов в тупик – некоторые люди умирали через несколько месяцев, другие вдруг выздоравливали без лечения, а кто-то жил полноценной жизнью, иногда прерываемой приступами слабости. Больные молили о врачебном вмешательстве и дрожащими руками цеплялись за малейший проблеск надежды. Но лечение было так же непредсказуемо, как сама болезнь, и, возможно, мало на неё влияло. Несмотря на это, в моду постоянно входили те или иные процедуры. Врачи обширно применяли кровопускание, шпанскую мушку, горчичники и банки, примочки, припарки и ингаляции. Полагали, что дело может быть в образе жизни, и рекомендовали больным физические упражнения – порой им помогали лыжи, верховая езда, прогулки или морские купания. Находились сторонники глубокого дыхания, игры на флейте и пения. Другие эскулапы утверждали, что главное – это отдых, и больным прописывали постельный режим на долгие месяцы или годы, зачастую в жаркой комнате, где нельзя было даже открыть окно. Элизабет Барретт ^[32] провела в кровати много лет, пока Роберт Браунинг ^[33] не увёз её в Италию, где ей неожиданно стало лучше!

Питание важно при любом лечении, и модные диеты сменяли друг друга с пугающей частотой. Некоторые доктора советовали строгие ограничения (сейчас бы назвали это лечебным голоданием), и сёстры Бронте почти наверняка страдали от недоедания, предписанного отцом и его врачами. Другие предлагали рацион, богатый мясом, потрохами, тёплой кровью животных, жирами, сливками, рыбой, яйцами или молоком – ослиным, козьим, верблюжьим, овечьим и человеческим (последнее употреблялось в США вплоть до начала ХХ века). Все продукты по очереди получали признание.

Но данные методы не учитывали заразности туберкулёза. Врачи не рекомендовали никаких особых мер предосторожности при уходе за умирающим. Напротив, считалось, что больных надо держать в жарких душных комнатах, где никогда не открывали окна. Есть множество свидетельств того, как любящие родители или братья и сёстры дни и ночи проводили в одной комнате или даже одной постели с чахоточными. Миллионы людей, у которых не было ни единого симптома болезни, на самом деле являлись её переносчиками.

Если все деньги мира не в силах защитить богатых от туберкулёза, что же было с бедняками? Они не могли позволить себе ни роскошных гостиниц на юге Франции или в Швейцарских Альпах, ни даже визита ко врачу. Они с трудом наскребали на аспирин или выпрашивали выходной. Потеря работы вела к нищете, поэтому они работали, пока не умирали.

В промышленных городах (в Англии, а потом в Европе и Америке) замёрзшие, голодные мужчины, женщины и дети работали по двенадцать и более часов в сутки в душных, зловонных цехах, а по ночам возвращались в дома, санитарно-гигиенические условия которых мы даже не можем вообразить. Инфекция распространялась с чудовищной скоростью и прогрессировала из-за недостаточного питания и изнуряющего труда.

В предыдущие столетия детский труд считался в Европе обычным делом. С середины XVIII века в промышленной Европе детей заставляли по двенадцать и более часов работать в душных запертых помещениях. Королевская комиссия по детскому труду на производстве в 1843 году пишет, что семи– и восьмилетние дети «отстают в росте, выглядят бледно и болезненно; самые распространённые заболевания у них – расстройство пищеварительной системы, искривление позвоночника, деформация конечностей и заболевания лёгких, приводящие к чахотке». Количество смертей от туберкулёза среди этих ребятишек даже не учитывалось. Это были дети бедняков или взятые из работных домов, нежеланные, беззащитные и легко заменяемые.