Будто и не было всех этих лет… Тот же деревянный забор, в некоторых местах обвитый плющом, кирпичные стены, лишь чуть поблекшие от времени, плотно закрытые, как всегда на ночь, ставни. Казалось, еще мгновенье, и с крыльца сойдет бабуля, притянет ее в теплые, ласковые объятья, согреет не руками – сердцем.
Катя так и застыла перед калиткой, не решаясь войти во двор. Вечер медленно таял, и в сгущающихся сумерках все отчетливее проступали тени прошлого. Огромное дерево черешни с уже спелыми ягодами. Запах свежескошенной травы. Мычание коров, возвращающихся с пастбища. Окна соседних домов светились золотыми огоньками. Так маняще. Там наверняка кто-то готовил ужин, отдыхал после рабочего дня или вовсе готовился ко сну. А девушка по-прежнему ждала, сама не зная чего, теребя в руках ключ, к которому не прикасалась уже много лет.
– Дочка, ты чего хотела? Столько уже стоишь…
Голос, как будто знакомый, проник в сознание, заставляя Катю очнуться. Девушка оглянулась, заметив приближающуюся к ней фигуру. В темноте почти не было видно лица, и она скорее почувствовала, чем узнала, кто перед ней: соседка, тетя Даша, в саду которой еще ребенком лакомилась малиной после того, как пустели кусты под бабушкиным домом.
Женщина прищурилась, разглядывая гостью.
– Катюш, ты что ль? Выросла-то как… А я в первую минуту подумала, что то мама твоя. Похожа уж очень… Как же ты тут очутилась?
– Здравствуйте, теть Даш, – девушка выдохнула с облегчением. Тревога и смятение немного отступили. – Приехала вот… жить…
– Че-е-во? – соседка всплеснула руками. – Жить она приехала… Дак хата уже почти девять лет пустая стоит. Ни воды, ни света. Что случилось-то?
Катя не знала, как можно объяснить постороннему человеку о произошедшем в ее жизни. О том, что родной отец выкинул на улицу, и кроме этого пустого дома у нее больше нет ничего. Но женщина не стала дожидаться ответа – подхватила девушку за локоть и потянула за собой.
– Ну-ка пойдем. Завтра солнце встанет – разберемся, можно ли там жить. Я и сама не заходила внутрь уже года два. Так, приглядываю, чтобы кто чужой не залез. Хотя у нас и не лазит здесь никто. Полно брошенных домов, да никому они не нужны. Идем-идем, говорю.
Сопротивляться сил не было, да и смысла в этом Катя не видела. Шагнула вслед за женщиной в наполненные запахом свежеиспеченного хлеба сени.
– Сумку свою где оставила? – не оборачиваясь, спросила тетя Даша и тут же отмахнулась, едва взглянув на висевшую на плече сумочку. – Да я не про это недоразумение говорю. С вещами-то сумка где? Ты же не налегке приехала?
Девушка сглотнула подступивший к горлу комок.
– Налегке…
– Вон оно как…
Женщина медленно развернулась, упираясь взглядом в лицо Кати. Охнула, прикрывая ладонью рот, и запричитала:
– Батюшки-святы… Это кто ж тебя приложил-то так?
Девушка и забыла, как разукрашена левая щека, но отворачиваться было поздно.
– Я… сама… упала…
– Сама… – соседка хмыкнула, разворачивая ее к свету. Прищурила серьезные, обвитые морщинками глаза. – Я так и поняла, что сама… Все вы сами… Как и мама твоя когда-то…
– Мама?… – слово отозвалось глухой резью в сердце. – Вы что-то знаете о моей маме?
– Что видела, то и знаю, – буркнула женщина и, скинув обувь, прошла в глубину дома. – Да ты заходи, Катюш, руки мой. Голодная небось?
До этих слов Катя и не чувствовала, как проголодалась, – ела последний раз еще прошлым утром, если, конечно, те крохи, которые сумела в себя запихнуть, можно было назвать едой. Теплое парное молоко показалось манной небесной. Утопила губы в хлебной мякоти, наслаждаясь незабываемым ароматом.
– Вкусно как!
Тетя Даша усмехнулась, потрепав ее по плечу.
– Ешь, дочка. Я постель пока постелю…
* * *
Катю разбудил крик петуха. Часы показывали половину пятого. За окнами еще было совсем темно, но уже чувствовалось приближение нового дня. Ее первого дня в совсем другом мире.
Она не знала, как жить дальше. Вообще не представляла. Деньги почти закончились, вся одежда осталась в доме отца, а возможность как-то заработать не предвиделась. Кем можно устроиться в деревне с ее-то умениями? Секретарем на ферме? Вряд ли такая должность там вообще предусмотрена.
Девушка поднялась, и, торопливо одевшись, поспешила во двор. Туда, откуда доносилось бряцанье ведер – тетя Даша собиралась на утреннюю дойку.
– Доброе утро, – Катя улыбнулась соседке.
Та кивнула.
– И тебе. А ты, оказывается, ранняя пташка. Или плохо спалось на новом месте?
– Наоборот, очень хорошо. Я выспалась.
Услышав следующий вопрос, девушка покраснела.
– Жених-то приснился?
– Ка-а-кой жених?
Женщина рассмеялась.
– А я почем знаю? Твой ведь жених… Привидеться должен во сне на новом месте. Было?
Катя только после этих слов вспомнила свой сон. Тот же самый, уже давно ставший привычным, но от этого не менее волнующий. Будто наяву услышала шум прибоя. Ощутила горячее дыхание на висках. Сердце вновь заныло, сожалея о растворившейся в предрассветном сумраке нежности прикосновений и о том, что вновь не удалось рассмотреть ЕГО лицо. И даже думать не хотелось о том, кого именно напоминает таинственный гость из ее сновидений.
Девушка потянулась к ведру в руках тети Даши.
– Давайте помогу подоить.
Женщина взглянула на нее с недоверием.
– Умеешь?
– Умела… когда-то. Бабушка научила.
– Ну, раз так, руки должны помнить. Не спеши, все получится.
Вместе с первой струей молока брызнули слезы, неожиданные и нестерпимо горькие. С памятью о безмятежном детстве смешались обида на Кирилла, боль от решения отца и страх перед будущей неизвестностью.
– Ты молоко-то мне не соли, Катерина! – шикнула на нее тетя Даша. – Чего ревешь? Руки, ноги целы, голова на месте. Что стряслось-то?
После этих слов Катя зарыдала, уже не сдерживаясь, выплескивая наружу вместе со слезами отрывистые, надрывные признания.
Женщина слушала молча, только вздыхала, изредка дотрагиваясь до ее плеча, не то поглаживая, не то пытаясь встряхнуть. Потом негромко сказала:
– Не так что-то во всей этой твоей истории… Но, как говорится, что ни делается – все к лучшему. Жива, здорова, дитем он тебя не наградил… Отец… так ему Бог судья, Катюша. А ты прости. Обоих прости, дочка. И голову-то подними, чего нос в землю уткнула? Справишься…
Катя многое воспринимала иначе, а об отсутствии ребенка могла только пожалеть, но спорить не стала. После того, как она все рассказала, стало ощутимо легче. И совершенно очевидно, что иного варианта, кроме как пережить случившееся, у нее просто нет.