Наставления бродячего философа. Полное собрание текстов - читать онлайн книгу. Автор: Григорий Сковорода cтр.№ 69

Страница

Что ж ты, друг мой, думаешь? Ты все, как слепой содомлянин, одно осязаешь. Всяка тлень есть то одно. Очувствуйся. Мертв ты. Привязался ты к твоему трупу, ни о чем сверх него не помышляя.

Одно, а не двое в себе видишь и, к сему прилепляясь, исполняешь пословицу: «Глуп, кто двоих насчитать не знает». Глядишь в зеркало, не думая про себя. Взираешь на тень, не помня яблони самой, смотришь на след, а не вздумаешь про льва, куда сей след ведет. Зеваешь на радугу, а не памятуешь о солнце, образуемом красками ее. Сие значит: одно пустое в себе видеть, а посему и не разуметь, и не знать себя, самого себя. Разуметь же – значит сверх видного предмета провидеть умом нечто невидное, обетованное видным: «Поклонитесь, и увидите…» Сие-то есть хранить, наблюдать, примечать, сиречь при известном понять безвестное, а с предстоящего, будто с высокой горы, умный луч, как праволучную стрелу в цель, метать в отдаленную тайность. Отсюда родилось слово символ. Вот что значит взойти на Сион, на соломоновскую вооруженную башню, стоять на страже с Аввакумом и быть обсерватором. Так-то блистает, как солнце, и как праволучные стрелы молниины, ум праведных, имущих души свои в руке Божией, и не прикоснется к ним мука. Они, как искры по стеблию, через всю углями их опустошаемую тлень текут, взлетают и возносятся к вечному, как стрелы сильного изощренны, вооружившие столп Давидов, в колчане тела тленного сокровенные. Сии божественные сердца и души, воскрылившись посребренными оными, Ноевой голубицы, крыльями: «Крылья ее – крылья огня», и вверх в чертог вечности устремляясь орлим.

Афанасий. Ей!..

Лица: Афанасий, Яков, Ермолай, Лонгин, Григорий

Афанасий. Скажи мне, Григорий, для чего эллины назвали блаженство εὺδαιµονία, сиречь благоразумие, а блаженного εὺδαίµων?

Григорий. Ты ж мне скажи, для чего евреи назвали оное ж светом? Оно не солнце. «Воссияет вам, боящимся имени моего, солнце правды…» Малахия.

Афанасий. Не для того ли, что умное око, как свет и фонарь во тьме, предводительствует нам, когда блаженства ищем? А всякое сомнение и невежество есть тьма.

Яков. Умное око есть нам вождь во всех делах. Неужели хорошая скриница и табакерка наречется у тебя свет и благоразумие?

Григорий. Δαίµων или Даймон, или демон – значит дух видения. Каждый же человек состоит из двоих, противостоящих себе и борющихся, начал или естеств: из горнего и подлого, сиречь из вечности и тления. Посему в каждом живут два демона или ангела, сиречь вестники и посланники своих царей: ангел благой и злой, хранитель и губитель, мирный и мятежный, светлый и темный… Справьтесь, о друга мои, с собою, загляните внутрь себя. Ей, сказываю вам, увидите тайную борьбу двоих мысленных воинств, наипаче при начинании важного дела. Вникните только и возникните на думное сердца вашего поле, всех океанов и всяких небес пространнейшее. В один час сколькие тысячи перелетают пернатых, и молнии быстрейших дум ваших во все концы Вселенной, и во всю поднебесную пресмыкающихся? Нет дела, ни самого мелочного действия, которому бы не были они началом и семенем. Горнее духов ополчение немолчно вопиет: «Кто, как Бог?», «Всякая плоть сено, и ничто». «Дух животворит слово Божие». «Внял ли ты рабу моему Иову?» «Ты, Христос, сын Бога живого…» А дольнее в бездне сердечной противоречит: «Нет Бога». «Плоть и кровь все животворит». «Зря ли чтит Иов Бога?» «Доходы то делают». «Христос обманывает народы…» Обе сии армии, как потоки от источников, зависят от таковых же, двоих своих начал: горнего и дольнего, от духа и плоти, от Бога и сатаны ^[116], от Христа и антихриста. Великая и благая дума есть главный ангел, весть благая, совет правый, уста премудрые, язык ново-огненный, благовестив мира, слово жизни, семя благословенное, слово спасительное и напротив того. Теперь скажи, Афанасий, борются ли твои мысли?

Афанасий. Ей, отгадал ты! Одна мысль вопиет во мне, или скажу с пророком Захариею: «Ангел, говорящий во мне, – новое, не полезное возвещает Сковорода». А неприязненный ангел хитро противоречит и шепчет, как Еве, вот что: «Тонко чересчур прядет, не годится на рубаху паутина». Я же в Исайи недавно читал сие: «Полотно паутинное ткут», и не будет-де им во одеяние. Говорит о ветрогонах, поучающихся тщетному, презревших полезное. И подлинно – «Лета наши, как паутина».

Яков. Ябедник из тех же законов, как змий из тех же цветов, не мед, но яд высасывает; а диявол в той же Библии весь вкус из своего чрева, как паук паутину из собственного своего брюха тончайше и глаже шелка, ведет, а не от Божиего духа, как министр Лже-Христа, а не законного царя, которого верховный благовестник вот чем хвалится: «Мы же ум Христов имеем».

Лонгин. И я чувствую моих духов борьбу.

Ермолай. А во мне таков же спор тайно шумит.

Яков. Сие и дивно, и не дивно. Дивно, что мало кто усердствует заглядывать внутрь, испытывать и узнавать себя. А не дивно потому, что непрерывная сия брань в каждом до единого сердце не усыпает. Во мне самом сердечный избыток, или неисчерпаемый родник, от самого рождества моего не родил ни слова, ни дела, чтоб начинанию его преисподних духов с небесными силами брань не предыграла, так как на небе борющихся ветров шум предваряет грядущую весну. Сие мне приметно не было в юношеских летах. Буйные мои мысли презирали оную притчу: «Всяк Еремей про себя разумей». Странные редкости и ветреные новости отманивали их от вкуса, как оной, так и сей общенародной речи: «Хорош Дон, но что лучше, как свой дом?» Казалось, что в доме моем все для меня равно приятели. А мне и на ум не приходило оное евангельское: «Враги человеку домашние его». Наконец, усилившаяся, как пожар, в телесном домишке моем нестройность буйности, расточенных по беспутиям мыслей, будто южный ветер потоки, собрала воедино, а мне на память и во внимание привела сказанное оное к исцелевшему бесноватому слово Христово: «Возвратись в дом твой». От того начала, благоденствия моего весна воссияла. Итак, слово твое, Григорий, и дивно, и не дивно, и новое, и древнее, и редкое, и общее. Однак благая во мне дума, или скажу с патриархом Исааком: ангел мой похваляет слово твое, а клеветник нем.

Ермолай. Ангел твой, о друг ты мой Яков, «который тебя сохраняет от всякого зла», не прельщается, похваляя древнюю новость и новую древность. Все то не великое, что не заключает в себе купно древности и новости. Если во времена соломоновские не едали грибов, а ныне встал изобретатель оных, сие не великое, ибо не древнее, а не древнее потому, что без сего люди живали древле блаженно. Что древнее, как премудрость, истина, Бог? Все дела не для всех, а сие – всем временам, странам и людям, столько для каждого нужное, сколько для корабля компас и кормило, а для путника Товии – наставник Рафаил. Премудрость чувствует вкус во всесладчайшей истине, а истина скрывалась в Боге и Бог в ней. Сей есть единый краеугольный камень для всех зиждущих храм блаженства, и премудрая симметрия для строющих ковчег покоя. Сия есть единая, святых святейшая, древностей древность. Но где ты мне опять найдешь сердце, управляемое компасом и телескопом веры Божией? Вот сия ж самая древность есть предивная редкость, новость, чудо! А хулящий ее есть пакостник плоти, ангел сатанин. Не люди сему виною, но сердцами их овладевший хульный дух.

Страница