Григорий подошел ближе, его лицо было мрачной тучей. Потом, рассмеявшись, он одной рукой коснулся своего костяного носа, а другой – выхватил пращу.
– Не так больно, как будет турку – если только я найду подходящий камень, чтобы прикончить его… – Он указал мальчику под ноги: – Вон он!
Такос нырнул, Григорий резко протянул руку, оба ухватились за гладкий камень. Тот выскользнул. Смеясь еще громче, оба нагнулись, Такос пнул камень, отшвырнув его далеко, к полуразвалившемуся дверному проему дома – и оттуда послышался голос:
– Таки, что ты там ловишь? Это мышь?
Они остановились, посмотрели туда. Под разрушенной аркой стояла София, держа перед собой дочь.
Мальчик и мужчина медленно выпрямились.
– Мама, – крикнул Такос, – мой дядя сделал мою пращу лучше, видишь?
Он указал на оружие, и Григорий поднял его.
– И сейчас я его победил.
– Правда?
Григорий видел, что София одновременно улыбается и хмурится.
– У твоего сына меткий глаз, – сказал он и дернул мальчика за густые волосы.
Такос вскрикнул, выхватил пращу и, счастливый, отбежал на безопасное расстояние.
– Да? – сказала София. – Что ж, ему хватает меткости и на учебу. На которую он опаздывает. Опять.
– Прости, мама, но я… – Такос посмотрел на Григория. – Я учусь сражаться.
– Да, – ответила София. – А сейчас ты пойдешь учить геометрию.
Такос застонал, но шагнул к ней.
– Подожди! Покажи Минерве свое поле боя. Мне нужно поговорить с твоим… дядей.
Действительно ли она сделала небольшую паузу между последними словами или это только почудилось Григорию? В любом случае тот смотрел, как сестра погналась за братом среди упавших камней.
– Я сказал правду, – пробормотал он, глядя на бегающих детей, – у него меткий глаз.
– Правда и то, что его ум хорошо справляется с учебой. Он уже проявил способности к риторике, к латыни…
– Как и его отец, – шепотом произнес Григорий.
Такос зарядил пращу, быстро рассказывая что-то замершей на месте Минерве. Потом поднял чашку, раскрутил веревку, метнул. Из груди фигуры вырвалось облачко известки и сухой краски.
– Как оба его отца, – тихо сказала София.
Григорий повернулся посмотреть на нее, когда она подошла, встала рядом и продолжила, не отрывая взгляда от детей:
– Ты не заходишь к нам.
– Да.
– И все же, – София указала на сына, – ты отыскал его.
– Это было нетрудно.
– Но ты не пересказал ему то, – она сглотнула, – что я говорила тебе?
Григорий покачал головой:
– У него есть отец. Единственный, которого он знает. И я не верну его таким способом.
София взглянула на него.
– А ты собираешься его вернуть?
– Возможно. Не знаю, – ответил он и в свою очередь посмотрел на нее. – Возможно, я собираюсь вернуть не только его.
София отвернулась от его ястребиного взгляда, шагнула в глубь развалин.
– Ты вернул свое имя. Я рада за тебя. За твою семью.
– И за себя?
Сейчас она полностью обернулась к нему, впервые посмотрела по-настоящему.
– Я никогда не сомневалась в твоем имени.
Теперь пришла его очередь смутиться.
– Ну, – пробормотал он, касаясь носа из слоновой кости, – есть вещи, которые я никогда не смогу вернуть.
– Ой, да ладно, – почти беспечно сказала София, – ты действительно хочешь вернуть свой нос? Тот нос?
– Почему это, – зарычал Григорий, – все клевещут на мой утраченный нос? Не прошло и недели с тех пор, как этим же занимался мой старый учитель, Феодор. Неужели он был таким некрасивым?
– Нет. Он был просто очень… большим. Определенно не лучшая твоя особенность.
– Что, правда? – рассмеялся он. – Тогда скажи, какая же лучшая?
София прищурилась, ее взгляд ненадолго остановился на его обнаженной груди, потом вновь уперся в него.
– Господин, я замужняя женщина, – ответила она, ее голос стал чуть глубже. – Откуда мне знать?
Она была там – наконец-то вернулась в сиянии глаз, в изгибе губ; София, которую он помнил и которую не видел семь лет. Дразнящая. Соблазнительная. Очаровательная. Прежде чем он смог вспомнить слова, она снова заговорила тем же голосом, с той же улыбкой:
– Ты знаешь, я не имею в виду…
– Нет-нет. Конечно, нет, – улыбнулся Григорий. – Женщина, которая молится так много, как ты…
– Ошибка, которую вы делаете, господин, ошибка, которую делают большинство мужчин, – так же мягко сказала София, – считать, что женщина, стремящаяся к Святому Духу, должна отвергать человеческую плоть.
Казалось, будто он снова видит ее, ту, какой она была в тот день на камне, прежде чем он отправился на войну, с которой так и не вернулся.
– София, – произнес Григорий, шагнув к ней.
Визг заставил ее обернуться.
– Мама! – закричала ее дочь. – Смотри! Смотри на меня!
Оба посмотрели. Минерва держала пращу и сейчас раскручивала ее над головой. Такос испуганно пригнулся, но выпущенный камень ударил в стену.
– У нее неплохо вышло, – пробормотал Григорий.
– У Минервы?
София рассмеялась:
– Если мой сын в основном разум, дочь полностью плоть и дух. Ей всего пять лет, но оставь ее на улицах чужого города, и к ночи у нее будет еда, крыша и защита. – Она возвысила голос: – Идемте, дети. Мы должны идти. – Обернулась к Григорию. Предыдущий разговор остался только в цвете ее щек, не в словах. – Ты пойдешь сражаться на стенах?
– Не сегодня. Этим вечером они придумали для меня кое-что другое.
– Что-то еще опаснее?
Григорий пожал плечами. Слишком много людей знали о ночной экспедиции, а Софии и так было о чем беспокоиться.
Она посмотрела на него:
– Тогда будь осторожен. И зайди к нам, когда освободишься. Такос будет рад.
Дети были уже почти рядом.
– А ты? Ты тоже будешь рада?
Жар вновь вспыхнул на ее щеках.
– Буду, – ответила София, потом взяла его за руку. – Иди с Богом.
Затем повернулась и пошла к арке.
Такос на прощание помахал пращой, и Григорий поднял руку. Когда они скрылись за углом и она не оглянулась, Ласкарь подобрал свою рубашку, натянул ее, повесил на пояс фальшион.
– Иди с Богом, – пробормотал он ее слова, ныряя под разрушенную арку, – но танцуй с дьяволом.