Посреди луга они остановились.
– Эй ты! Черная кость! Не отставай! – обернувшись, насмешливо сказал Игорек.
– Слушаюсь! – откликнулся я.
Голоса звучали в тумане глухо, таинственно. Мокрая трава по краям дороги согнулась, серебрилась каплями.
Я догнал друзей – тем более что они остановились и вдруг умолкли. Над дорогой стояла невысокая серебряная арка, сотканная из капель. Маленькая одноцветная радуга. Потом Никита долго, сбивчиво, яростно объяснял ее. Честно говоря, ученым мой друг не был, хотя и защитил все, что положено… но, сам понимая свою научную несостоятельность, дико психовал. Не раз признавался нам, что, если бы не Ирка, поселился бы на реке, рыбачил, ходил бы с грязью под ногтями и был бы счастлив. Но – Ирка! И счастье его, и гибель. И вот он пытался объяснить нам «малую радугу» с помощью математических терминов и формул и даже выхватил огрызок карандаша. Зачем? Суть той арки была понятна без всяких формул: мы просто входим в еще один счастливый день.
Примерно то же самое чувствовал и я, проснувшись. Как это бывает после сладкого сна, размылась граница сна и яви, блаженство сна перетекало в реальность – тем более они мало отличались: такое же тихое, туманное утро. Я ощущал это, не открывая глаз, чувствуя кожей. Рубаха моя расстегнулась на животе, но я не хотел шевелиться, застегивать ее, зная, что мой теперешний полусон, сладкое оцепенение на корме важнее всего… вот бы не кончалось!
Вылез на палубу Никита, топтался, босой. Стараясь не улыбаться (улыбка выдаст, что я не сплю), я представлял себе (фактически видел, не открывая глаз), как всклокоченный Никита изумленно озирается, пытаясь понять, где же мы оказались-то? Вопросик для капитана немаловажный! – тихо ликовал я. Что ж: надо было меньше пить. Неплохой сюрпризец я ему подготовил! Ликование душило меня – хотелось вскочить, заорать, схватить Никиту, трясти. Мы приплыли!.. неважно куда… но я сдерживался. Пусть каждый сладостный этап нашей истории будет нетороплив. Я смаковал каждую подробность, представляя Никиту: при его богатырской внешности – кудри, усы, лихой взгляд – ножки и ручки у него довольно короткие, маленькие (еще один большой источник переживаний для него… а он вспыхивает порой и от меньшего).
Дальше последовал неожиданный ход (характерный, впрочем, для Никитушкиного темперамента): так и не сумев ничего вспомнить и понять, он с размаху бухнулся в воду (надеюсь, хоть часть одежды он успел снять?). Волной пришла бодрая прохлада из взбаламученной глубины, потом как дополнительная награда шлепнулась холодная капля на мой голый живот, и кожа сладко дрогнула. Блаженство длилось. Куда он пропал? Потом послышалось сиплое дыхание в самое ухо – он вынырнул рядом с катером и пытался вскарабкаться… но ручки-ножки-то у него не того! Я не двигался, тихо улыбаясь. Пусть помучается, как мучился я, когда вел катер по каналу через плоты, – может, оценит. Тяжело вскарабкавшись, пошлепал босыми ногами туда-сюда (ботиночек-то нет! Ботиночки-то в воздушной подушке с бешеной скоростью мчатся к Питеру!). Наконец, выбрав меня в жертвы, за неимением других, остановился рядом. Открыв один глаз, я увидел его миниатюрные ступни, нетерпеливо переминающиеся… все же не решался меня будить. Но, заметив открывшийся глаз (лукаво открывшийся, как он сразу решил), бешено заорал:
– А где ботинки мои?!
Что я ему? Мажордом? Холодный сапожник? Не спеша, с наслаждением я перекатился на бок и, подперев голову, улыбаясь, смотрел… что привело его в окончательное бешенство.
– Я спрашиваю, где ботинки мои?! – Ножки его затанцевали нетерпеливо невдалеке от моего лица… Вдарит?
Носков, кстати, у него тоже нет – видно, летят вместе с ботинками. Хотелось мне, конечно, сказать где… Но боюсь, что реальность его испугает больше, чем страшная сказка.
Поэтому я таинственно молчал, что, конечно, он трактовал как издевательство. Но издевательством было бы, если бы я ему сказал! Стал бы орать, хотя б, конечно, понял, что это правда, происшествие в его стиле. Поэтому – молчание. Блаженное состояние еще не покидало меня.
– А где… Ладога?! – уже довольно робко произнес он. Да – Ладогу наш адмирал, увы, потерял.
Теперь я молчал уже многозначительно… пусть сам почувствует (уже начинает!), что за свои ботинки, так же как за Ладогу, скорее, должен отвечать он. Ножки топтались в нерешительности… Ну все. Хватит издеваться над другом! Я встал. Вот так туманище! Невольно наваливался вопрос: где мы? Не видно ни берега, ни воды, ни причала… лишь крайнее выщербленное бревно, обмотанное нашим тросом.
– Я думаю, тут что-то хорошее вокруг, – ласково сказал я.
Никита снова забегал. «Твой оптимизм меня бесит!» – не раз кричал мне он. И я его понимал. Действительно, какие основания оптимизма? В трюме у нас валяется невесть кто… Находимся неизвестно где… Так что, если взглянуть в глаза объективной реальности… Но зачем? Не за тем мы плывем. В реальность устали уже вглядываться… и еще наглядимся. А сейчас… Сладко вздохнув, огляделся.
Туман постепенно наливался оранжевым светом. И вот уже высоко – сперва смутно, потом все яснее и яснее – появилось солнце. От него к нам шла золотая лестница. С реальностью картину эту соединяло лишь то, что ступеньки были мокрые и от них шел пар. Храм солнца! Никитушка нервно забегал. Не мог, видимо, примириться с тем, что мы прибыли сюда не под его руководством, скорее вопреки ему, несмотря на все его выкрутасы, которые, конечно же, смутно им вспоминаются и пугают его. С ужасом, например (не помутился ли разум?), глядел на вылезающих на четвереньках Колю-Толю и его точную копию – брата-близнеца, которых он, видимо, совершенно не помнил… Более «подходящих» лиц для того, чтобы вызвать угрызения совести, вряд ли можно было найти: «Что же мы натворили вчера, вместе с этими страшными рожами? Оба брата-близнеца выглядели так, будто их только что выкопали из могилы… в лучшем случае – после недельного там пребывания вытащили из воды… хотя лучшим этот вариант я назвал не подумав. Оба они, однако, излучали уверенность в своей правоте – похоже, считали, что наш катер и существует именно для перевозки таких лиц.
Никита с надеждой посмотрел на меня: может, помогу разобраться?.. Никогда!
– Ни фига себе! – произнес Коля-Толя (или его брат), восхищенно оглядывая «золотую лестницу», ведущую в небо. Что значит – люди хлебнули жизни и теперь ценят ее прелести! И тем самым косвенно и мои заслуги – ведь я же сюда их привез.
– Ну, пойдем? – торжественно произнес я, хозяин ситуации, нашедший среди тьмы эту «лестницу в рай»
– Стоп… разберемся! – мрачно сказал Никита и распластал на мокрой крыше рубки карту. Что он отыщет здесь? Сотни названий и тысячи значков, в большей части таинственных. Вот она, благодарность друга! Поддержку, пожалуй, я найду лишь у двух этих дружков, беглых каторжников.
Мы стали подниматься по солнечной лестнице. Никита за нами. Нет, все равно потрясающе, что бы Никитушка там ни бубнил. Наверху лестницы мы остановились перед огромным солнцем. Оно уже ощутимо грело.
Повернувшись (спины раскалились, от них пошел пар), мы стали с высоты озирать окрестности. Сияние золотых речек и ручейков. Прямо под нами – раздвоение потоков. Вот это, надо понимать, канал, по которому мы сюда приплыли, а эта вот могучая река… – Свирь!.. Что же еще? Могучая Свирь, соединяющая озера Онежское и Ладожское, – и мы достигли ее! И я стоял у руля!.. хотя, может быть, с некоторыми перебоями – о, это неважно! С гордостью глядел я на карту, взяв ее из рук подрастерявшегося Никиты: это сколько же миль я отмахал, не выпуская штурвала! Можно меня поставить в ряд со знаменитым мореплавателем Дежневым, открывшим самый крайний наш мыс, с теми же братьями Лаптевыми, первопроходцами Севера… Гордость переполняла меня. Друг, однако, хотел все приземлить.