Асфальт и тени - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Казаков cтр.№ 70

Стараясь сохранять спокойствие, он пошел в столовую. Есть не хотелось. Взяв дежурные блюда, он уселся за свой обычный столик.

Инга о чем-то беззаботно щебетала с товарками, усердно налегая на десерт. Малюты для нее уже не существовало.

Скурашу стало весело. Было трудно представить, что эта сидящая напротив чужая женщина еще совсем недавно будила в нем какие-то чувства.

— Вы не откажете старику? — проскрипел рядом знакомый голос, и о стол звякнул поднос.

— Что вы, Иван Данилович, — здороваясь и почему-то краснея, произнес Малюта.

— Эх, вон оно как обернулось! Что ж поделаешь, на Старой площади паркеты поковарнее льда. Поскользнуться и сломать себе шею можно в два счета. Выше нос, молодой человек, вы со своим прилежанием и внутренним чутьем, я уверен, не пропадете. Жалко, конечно, что наши дорожки не срослись, очень жалко. Ну да ничего. У вас сейчас, правда, наступает самая коварная для служивого человека пора. Здесь ухо надо держать востро! Межлизень, он пострашнее пресловутой китайской поры перемен будет…

— Извините, Иван Данилович, я не мог иначе поступить…

— Я понимаю и ни в чем вас не виню. Может, даже и завидую вашей бесшабашности. Поступи когда-то и я так, сегодня бы спокойнее спал.

— Иван Данилович, а что это — «межлизень»? Первый раз такое слово слышу.

— И не мудрено, вас еще тогда и в проекте не было, когда номенклатура родила этот термин, обозначающий самую тяжелую пору в жизни чиновника. Каких только крушений в это время не происходит! Правда, кому-то и повезти может — на костях ближнего-то иной раз ох как высоко взлетают! Межлизень — это промежуток времени, когда одна, извините, жопа ушла, а другая еще не пришла, и лизать бедному госслужащему нечего, а язык-то его без этого уже не может! Вот тут-то и гляди, как бы чего дурного не лизнул.

Малюту поразило это емкое определение, грубо, но весьма точно раскрывающее основной стиль чиновничьей жизни. Главное, оказывается, не сплоховать в межлизень, и тебе обеспечен рост, полагающиеся блага, тихая и сытая пенсия. Не сплоховать! Вон их сколько, с аппетитом жующих и исповедующих эту чиновничью истину. Да только ли они исповедуют этот принцип? Ведь по нему жила и продолжает жить вся страна. Страна Вечного Межлизня.

— Ну что, я вас озадачил? Вы уж крепитесь… — попрощался старик. Его согнутая временем и чужими тайнами спина растворилась в людской толчее.

В переходе на третьем этаже Малюту поджидал взволнованный Казан. Схватив приятеля за локоть, озираясь по сторонам, он поволок недоумевающего Скураша на лестничную клетку.

— Собирай вещи и дуй домой, ментовскому спецназу отдан приказ в случае чего открывать по вам огонь без предупреждения. Чтобы бойцов не мучила совесть, до их сведения довели информацию, что все вы бандиты из Приднестровья с руками по локоть в крови, которых с собой притащил Плавский, собравшийся узурпировать власть. Так что вы уже без суда — государственные преступники и приговорены к смертной казни. Остановка за малым: одно неосмотрительное движение с вашей стороны и каюк! Мой тебе совет — не геройствуй, езжай домой.

Уходить Малюта не стал. Он остался с Плавским, которого на виду у десятка телекамер арестовывать не решились, хотя неприметные «пазики» с плотно занавешенными окнами терпеливо ожидали команды «фас».

Как только прощально распахнулись ворота, и уже не служебная, а предоставленная Плавскому кем-то из знакомых машина начала выползать на покатую площадь, серые автобусики начали свое неумолимое движение. Но вдруг вспыхнули десятки осветительных фонарей, толпа вынырнувших из-за угла журналистов во главе с возбужденно кричащим Брахманиновым спешила к узорчатым чугунным створкам.

— Он, возможно, остановится и даст вам свое последнее интервью, — торопил телевизионщиков Александр. — Скорее!

Из толпы репортеров, грубо расталкивая окружающих руками, выскочил одетый в коричневую куртку мужик и, не обращая внимания на возмущенные окрики, кинулся к ближайшему из уже выдвинувшихся для броска автобусов. Замахал руками. Ему немедленно открыли дверь. Люди, находившиеся в салоне, зловеще поблескивали изготовленным к применению оружием. С недовольным змеиным шипением закрылась дверь, и «серые» машины, с ненавистью зыркнув на окружающих фарами, демонстративно развернулись и скатились к Варварке.

Плавский остановился буквально на секунду, чтобы пригласить всех в одно из информационных агентств.

— Слава богу, вроде пронесло, — вытирая с бледного лица пот, вздохнул Брахманинов, оборачиваясь к Скурашу, — кажется, никто и не заметил!

— Кому надо, заметил…

13

Следующий день прошел по сценарию тридцать седьмого года.

На Ильинке у шестого подъезда топился народ. В здание Совета национальной стабильности пропускали только начальников, для всех остальных был объявлен выходной. Телефоны в кабинетах молчали. Звенящая тишина, как плотный слой пыли, лежала на двух последних этажах хмурой нелюдимой высотки.

Малюта заварил чай и тупо сидел за пустым столом. Его разрывало желание деятельности, хотелось куда-то бежать, звонить, приглашать к себе людей, продолжать начатую работу. Но этот порыв, еще не выплеснувшись наружу, разбивался о холодную стену равнодушия, которое возникало из осознания собственной ненужности. Ощущение смутной тревоги постепенно нарастало в душе.

Никакой следователь, никакие пытки не изводили брошенного в неизвестность человека сильнее, чем эта чертова круговерть, рожденная внутри себя самого. Наверное, именно так минута за минутой, час за часом, день за днем изводил себя узник, пока не впадал в полную самоненависть, с готовностью подписывая любую бумагу, чтобы поскорее избавить себя от нестерпимой пытки. Пытки самим собой.

Шел первый день Межлизня.

Неожиданно зазвонил телефон внутренней связи.

— Малюта Максимович, — казенно прозвучал в трубке незнакомый женский голос, — через пять минут спуститесь в холл, который расположен у кабинета Секретаря Совета. — И телефон снова замолчал.

Они шли друг за другом по нешироким коридорам. Их тяжелые шаги не могли заглушить толстые ковровые дорожки, и звук глухо ударялся в светлые стены.

В основном здании молчаливую колонну разделили на три группы и стали запускать по одному в бывший кабинет члена Политбюро Лазаря Моисеевича Кагановича.

Ко всякому выходящему из заветных дверей, как к обладателю некоего сакрального опыта, обращались вопрошающие взоры ожидающих, но никто не произносил ни звука, все помалкивали, ибо каждый хотел остаться и состариться здесь, на Старой площади, каждый осторожно, как в холодную мутную воду, входил в свой Межлизень.

Вызова Малюта дожидаться не стал. Исподлобья глянув на капитана с васильковыми петлицами, он медленно пошел в свой кабинет, постоял немного, надел куртку и, оставив ключ в двери, вышел на улицу.

Мимо струилась, повинуясь своим законам, столичная жизнь, которой не было дела ни до Межлизня, ни до «Белого легиона», ни до Плавского, ни до Малюты, ни до президента, и пропади они все в одночасье, растворись в бесцветном воздухе октября — никто бы этого, скорее всего, даже и не заметил…