Асфальт и тени - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Казаков cтр.№ 25

Туман оборвался вдруг, будто распахнулся диковинный занавес. Лодка зашуршала песком и замерла.

«Наверное, это тот остров, что мы видели вчера днем, — подумал Костусь, оглядываясь вокруг. — Все-таки я сволочь, даже записки не оставил ребятам. Представляю, что они подумают, обнаружив на берегу мои шмотки».

— Иди ко мне…

Ее голос, как вспышка света, яркая и манящая, стер все его мысли и сомнения. Полеся стояла у большого ивового куста, одежда, как пена, из которой она выплыла, лежала беспомощно у ее ног. Вырывая с мясом пуговицы, путаясь в штанинах, он рванулся навстречу распахнутым объятиям. Туман, остров, весь белый свет закружился и, свернувшись в улитку, погас в глухом бездонном стоне.

Отдышавшись и восстановив способность воспринимать внешний мир, они, не отпуская друг друга, долго плескались в чистой, слегка зеленоватой озерной воде.

— Кто ты? — чужим голосом спросил Костусь.

— Твоя любовь.

— Откуда ты?

— Как и все люди с неба, я пришла, чтобы ты продлил меня в веках. Долгие, долгие годы я ждала тебя, мой любимый. Я горькой слезой омывала короткие летние ночи, я белою вьюгой белила янтарные девичьи косы, в дождливую осень листком высыхала дубовым, весной расцветала с надеждой о будущем хлебе. Я былью земною была и небылью звездной, в мечтах мы встречались с тобой, мой любимый…

Над ними сквозь неизвестно каким чудом образовавшуюся в тумане прогалину светило радостное языческое солнце. Выбравшись из воды, они снова упали на песок. Космос двух противоположных и взаимодополняющих начал, причудливо переплетая тела, сильнее впрессовывал их друг в друга. Никакие человеческие слова не могут описать эту вечную тайну, разве только музыка и стихи в состоянии воскресить в наших несовершенных душах малую толику всепоглощающих чувств.

Время перестало существовать, солнце словно застыло на месте, гасло оно или нет, Константин не помнил. Полеся тихо заплакала:

— Вот и все, я продлена, моя жизнь уже бьется в веках, а твоя качается у меня под сердцем.

Костя, ничего не понимая, медленно гладил ее пахнущие летним бором, солнцем и озером нежные волосы, целовал сладкие от слез глаза.

— Через час ты уплывешь к своим друзьям, и твой бездушный, несущий погибель всему живому железный мир разлучит нас. Пройдут отмеренные Праматерью священные девять месяцев, и солнце увидит новую жизнь. Это будет девочка с твоими серо-синими глазами. Когда ей исполнится семнадцать лет, она каждый год в июле станет появляться на этом спрятанном болотом острове, приводить в порядок древнее святилище и долгие годы ждать того, кто, презрев свою ученость и гордыню, подаст изваянию творца мира хотя бы кусок черствого хлеба. Я растворюсь в вечной жизни, когда тебе исполнится сорок три, но, когда бы ты ни вернулся после долгих скитаний на родную землю, буду всегда встречать тебя небесной драпежной птушкой, мой любимый…

Челн скользил в белом безмолвии. Спрыгнув на берег, Костусь очнулся у древнего святилища. Перед ним лежали его вещи, оставленные у озера. Все мышцы томительно ныли от перенапряжения, из неловко поставленного на камни ведра еще не успела вылиться вся вода. Хлеба у подножия идола не было. Вновь набрав воды, он спустился к палатке.

У костра, раздувая подернутые сединой угли, сидел Паша. После завтрака на берегу озера они нашли большую, выбеленную временем и солнцем лодку с веслами. Все так обрадовались, что никто не заметил на озерном песке неглубокие следы босых девичьих ног.

Костусь вздрогнул и вернулся к реальности. Прямо на него смотрела пронзительно-голубыми глазами большая хищная птица.

— По-ле-ся! — вырвался из горла не то стон, не то крик.

Птица, как ему показалось, виновато вздохнула и, взмахнув могучими крыльями, улетела в свое вечное, языческое небо.

Вениамин Алексеевич в эту ночь спал отвратительно. Стоило сомкнуть отяжелевшие от усталости веки, как крамольные сны начинали точить его черствую душу, ибо что может быть ужаснее для высокого, хоть и бывшего, федерального чиновника откровенной, вызывающей дерзости по отношению к могущественному начальнику. Он поначалу даже вскакивал, стирая сухой ладонью со лба, вместе с остатками кошмара, капли противного пота.

Отдышавшись и отделив явь от игры воображения, успокаивался и с полчаса лежал, с тревогой прислушиваясь к биению сердца. Усталость и духота брали свое. Он проваливался в спасительную яму освежающего сна, но, достигнув ее мягкого дна, опять попадал в знакомый всей стране кабинет. Господи, что он там вытворял! Размахивая руками, брызжа слюной, Вениамин Алексеевич что-то чуть ли не кричал опешившему от неожиданности человеку. В очередной раз, испугавшись, он попытался проснуться, однако собеседник волевым жестом остановил его, налил из хрустального графина казенной кипяченой воды, протянул стакан и пригласил присесть. На матовом глянце столешницы лежал листок с небольшим текстом, буквы расплывались, но по красному пятну герба вверху страницы он понял, что это важная государственная бумага.

Громко зазвонил телефон. Вениамин Алексеевич проснулся и по-детски обрадовался: все, включая пот и тревожные пробуждения, — обычный дурной, сложносоставной сон. Невзирая на кошмары, выспался он превосходно. Поднял трубку и бодрым голосом, предварительно удивившись, кого это в такую рань? — ответил:

— Доброе утро, вас слушают.

— Это хорошо, что ты меня слушаешь и, судя по голосу, уже успел сделать зарядку, — быстро, как обычно захлебываясь словами, зашепелявил Армоцкий.

«Только мне черта с утра и не хватало», — подумал Вениамин, но вслух скучающе-вежливо произнес:

— Рад слышать тебя, мне сдается, что ты и вовсе не ложился. Поражаюсь, просто Мефистофель какой-то.

— Старик, за Мефистофеля спасибо, ты же знаешь, что мне нравятся такие эпитеты. Так что в самое яблочко. А хрен его знает, может, это и не эпитет. Ты вот что, собирайся и срочно дуй ко мне на дачу. Тут, старик, такое заворачивается… — и трубка захныкала прерывающейся пустотой.

Ехать не хотелось, но и не поехать на зов самого Калиостро современности Вениамин, увы, позволить себе не мог, уж больно многим в последнее время был ему обязан.

Михаил Львович Армоцкий, в отличие от многих нынешних олигархов, начинал не с банальной фарцы застойными дефицитами, а являясь представителем инженерно-технического сословия, умудрился заработать первые капиталы на подшипниках, вернее, не на самих подшипниках, а на шариках к ним. Как это ему удалось при обвальном спаде отечественной экономики, остается загадкой. На дотошные расспросы журналистов он только отшучивался, мол, у кого чего не хватает, тот то и покупает, такая уж у нас страна. Раздобрев на шариках, он постепенно прибрал к рукам оптовую торговлю велосипедами, вошедшими в провинции на целое пятилетие в моду из-за поголовного обнищания населения, потом отхватил краюшку от нефтяного каравая, замутил сомнительную сделку с продажей военной техники в одну подгулявшую арабскую страну, а разразившийся скандал умело использовал для финансово-кредитных махинаций. Надо отдать ему должное, все это он проделывал открыто, на виду у онемевшей державы. Прикупив на деньги федерального правительства у этого же правительства несколько мощных теле- и радиопередатчиков, Армоцкий сконструировал крупнейшую моечную машину для наших мозгов. Недолгое время побыв заместителем министра стратегии и государственных секретов, он в одночасье стал личным другом страны. Дружбы с ним искали крупнейшие государственные мужи, именитые ученые и артисты, вконец обнищавшая творческая интеллигенция с безотказностью проститутки готова была за гроши кропать, музицировать, отплясывать канканы — словом, везде он был зван и желанен.