Но это я сейчас мысленно вижу знакомый путь. А тогда мы не смотрели в окна. Фильм еще бурлил в нас, и мы обсуждали его скучковавшись вчетвером на двухместном упругом сиденье.
— А он пригнулся и ка-ак даст тому рукояткой пистолета по кумполу!..
— А этот на него прыг! А потом за канат схватился — и на палубу!..
Я вставил свое слово:
— Если бы у испанского капитана не случилось осечки, тогда нашим, наверно, капец…
— Тогда бы и кино такого не было, — философски заметил Фоник. А Кочан радостно напомнил:
— Осечка! Как у тебя, Чиж! Что ты, как придурок, на Копченого со своим нагашком попёр! Думаешь, он сдрейфил бы? Ха…
Чижик только вздохнул.
— Покажи нагашек-то, — миролюбиво сказал Кочан. — Да не бойсь, не возьму…
Чижик нехотя вытащил пугач из вельветого кармашка. Кочан взял на ладонь, качнул.
— Сам, что ли, склепал?
— Сам…
— А свинец залил в него?
— Не…
— Ну, ты, в натуре, без мозгов… Потому и осечка!.. Давай меняться, я его доведу до ума. А тебе дам вот это! — И Кочан, повозившись, вытащил из-за пазухи небольшое, со старинный пятак, увеличительное стекло.
— Не… Зачем оно мне?
— Зачем! Кадрики можно разглядывать. Или выжигать что-нибудь!
Чижик глянул на меня и на Форика. Нагашек было жаль, а спорить с Кочаном боязно. Форик вдруг сказал:
— Да меняйся… Стеклышко отдай мне, а я тебе завтра новый нагашек сделаю. Со свинцом.
— Ладно, — прошептал Чижик. Без всякой уверенности, что его не надули.
На мосту полуторка зацепила телегу с возом сена, случился затор. И к звонку мы успели еле-еле. Стало уже не до разговора о парусах и палубных схватках. На перемене я вышел на двор. Было сухо и солнечно. Народ играл в ляпки и гонял по вытоптанной траве консервные жестянки. Я пошел к дальнему забору, чтобы посидеть там на поленнице. Это было место для тех, кому не хотелось окунаться в шумную беготню. А мне как раз не хотелось. Я вспоминал пиратское кино и думал, что обязательно пойду на него снова.
На поленнице я увидел Форика. Он устроился на дровах и разворачивал промасленную газету. Окликнул меня, будто ждал:
— Садись рядом, скорее…
Я забрался к Форику. Он отбросил мятый газетный лист, разломил пополам кусок пирога.
— С картошкой, тетя Катя пекла. Это моя тетка…
— Спасибо. Вон еще Чижик там… — не мог не сказать я. Потому что Чижик пасся неподалеку. Он вроде бы разглядывал облака. И я, зная Чижика, тут же ощутил, с какой жалобной ревностью он следит за мной и за Фориком. За тем, как завязывается между нами приятельский узелок.
— Ну, так пусть идет к нам, — рассудил Форик. Я крикнул:
— Чижик, иди!
И он взлетел на поленницу, словно и правда был чижиком.
Форик отломил ему порцию от своего куска. Я тоже. У всех стало примерно поровну. И Чижик тихо сиял. Ведь если с человеком делятся последним куском, значит, человек этот — свой…
Да, он сиял, но кушал аккуратно, подбирая с вельветовых брючек картофельные крошки. Потом заговорил, чтобы беседой закрепить свое равенство:
— Форик, а зачем тебе увеличительное стекло?
— Одну вещь делаю…
— Какую? Телескоп?
— Не телескоп. Когда закончу, могу показать. А раньше времени чего хвалиться…
Чижик покивал: понимаю, мол. И не обижаюсь…
— Ты, может, думаешь, что я забуду нагашек сделать? Сделаю, не бойся.
— Я и не боюсь, — сказал Чижик. Хотя, наверно, боялся…
Форик сдержал обещание: на следующий день принес Чижику нагашек. Новенький, золотистый, с тугой красной резинкой.
— Держи. Все как надо, со свинцом…
Чижик благодарно засветился.
Дело было в классе, перед уроком.
— Только осторожнее, а то… — продолжил речь Форик, но на пороге возникла Зинаида Прохоровна.
— Почему в классе базар! Для кого звонок? Все по местам!
Затем велела достать тетради.
— Положите их на край парты, я проверю домашнее задание. — И пошла по рядам.
Я был спокоен. Задачку и примеры я сдул у Чижика, потому что, но словам Зинаиды Прохоровны, был "полный тупица в арифметике".
Чижик продолжал радоваться подарку. Пока Зинаида была далеко, он вертел нагашек под нартой и по-прежнему светился от счастья. Как я теперь понимаю, главное счастье было не в самом нагашке, а в том, что отважный Форик Усольцев проявил к нему, к Вадику Чижикову, внимание и уважение…
Потом Чижик оттянул гвоздь-боёк и нажал резинку.
Ка-ак ахнуло!
Синий дым пошел из-под парты. Меня смело со скамейки. Чижик окаменел с открытым ртом.
Класс на миг обмер, потом возвеселился. Хотя кое-кто был перепуган.
Только не Зинаида Прохоровна!
Ее нервная система была закалена долгой школьной жизнью крепче булата.
Завуч шагами пушкинского Каменного гостя приблизилась, откинула крышку парты и взяла из онемевших пальцев Чижика нагашек. Затем уцепила преступника за воротник и воздвигла беднягу на ноги — легко, будто пустотелую куклу.
В Чижике что-то булькало. Он двигал губами.
— Я… б… Я б-бо… — Видимо, он силился поклясться, что больше не будет. На класс опять навалилась тишина.
Я с пола торопливо перебрался на скамью.
Зинаида выговорила со сдержанной скорбью:
— Я привыкла ко всему. Но представить такое… Представить, что Чижиков — Вадик Чижиков! — явится в класс с огнестрельным оружием — в голову мне прийти не могло. Ни-ко-гда…
Чижик икнул на весь класс.
Я вскочил.
Вовсе не хотелось мне быть героем! И никогда не стремился я к самопожертвованию! Но что делать-то? Нельзя смотреть фильм про отважного капитана, а на другой день бросать в беде человека! Жутко представить, какой скандал разразится в филармоническом семействе, когда мама и папа Чижика узнают т а к о е. Мало того что у ненаглядного Вадика не оказалось музыкального слуха и он разбил мечты родителей о своем лауреатском будущем! Еще и хулиганство! Превращение интеллигентного ребенка в стреляющего бандита!
— Зинаида Порох… Прохоровна! Это же не его нагашек! Это мой! Я дал ему посмотреть!.. Я его нашел перед школой, в траве! Хотел сразу выбросить на помойку, да тут звонок!.. Балда ты, Чижик, ведь говорил же я: не нажимай, вдруг заряжен!
Зинаида Прохоровна прожгла меня взглядом от стриженой макушки до ботинок и… поверила. То есть поверила, что нагашек дал Чижику я. Но не тому, конечно, что я собирался выбросить его на помойку. Хотя я и тупица в арифметике, но не полный же идиот.