— Нет, Елька, — осторожно, словно боясь спугнуть бабочку, сказал Митя. — Не знаю… пока.
— Надо до самого-самого конца представлять эту страну, как настоящую. И когда случится… последний миг… наступит не темнота, а окажешься там… Я в это полностью поверил, изо всех сил… и тогда стало не страшно. Лежу в темноте и думаю, как я там буду жить. Жалко только, что без мамы Тани… А еще жалко было ребят — у них-то нет Нукаригвы. И особенно Андрейку. Ну, просто до слез… И один раз ночью меня будто спросил кто-то… Знаешь что? Будто спросил: «А если бы тебе сказали, что пусть один из вас умрет, а другой останется, ты кого бы выбрал — себя или Андрейку?» Мить, я так перепугался, будто это по правде… Ведь все-таки там все надеются, хоть маленько, что вылечатся, а тут уж получается безнадежный выбор. Уж если скажешь, что пусть он живет, то сам, значит, — всё… А если скажешь «я», то как же он? Он же все-таки на три года меньше меня жил на свете. И у него нету никакой Нукаригвы…
— А может, есть? — шепнул Митя.
— Нету. Он еще маленький был, он только любил чужие сказки.
«И что же ты решил?» — чуть не спросил Митя. Но не посмел.
— Я тогда думал, думал, а потом среди ночи взялся за крестик… мне его мама Таня еще в госпитале надела… и стал спрашивать…
— Кого? — глупо сказал Митя.
— Ну… всех, кто на Небе… Как мне быть? И будто кто-то говорит? «Решай сам…» И мне так жутко сделалось. И я, чтобы еще больше не обмереть, чтобы не передумать, поскорее прошептал: «Пусть живет Андрейка…» — И будто застыл. И жду… Но ничего не случилось. Лежал, лежал и заснул… А утром главный врач, Антон Сергеевич, говорит: «Поедешь ты сегодня, голубчик, обратно в госпиталь, к своей маме Тане. Диагноз у тебя оказался не тот. Не наш…» Я, конечно, обрадовался. Но будто виноватый перед ребятами. Перед Андрейкой…
— А что с ним теперь? — с боязнью спросил Митя. — Не знаешь?
— Я боялся узнавать. А потом все же попросил маму Таню: «Позвони туда, узнай». Она пришла вечером и говорит: «Его увезли в московскую клинику»… А дальше не знаю… Боюсь…
— Елька, надо надеяться. Ты же сделал для него все, что мог…
— Что?
— Когда решил такое… Ты его как бы выиграл у судьбы.
— Чего я выиграл, если я живой…
— Это не важно! Главное, что ты выбрал!
— Не знаю, — вздохнул Елька совсем по-взрослому. — Может быть… А когда меня выписали, я начал доклеивать Нукаригву. Ну… как бы спасибо ей говорил. Мне в госпитале подарили старые журналы из ихней библиотеки, во-от такую пачку, я оттуда выбирал картинки… Тут ведь только сперва кажется, что все готово, а на самом деле можно еще клеить да клеить…
— А журналов уже не осталось? Да? — обрадованно догадался Митя, вспоминая старые «Огоньки» на антресолях.
— Да… но теперь это уже все равно, — угасшим голосом отозвался Елька. И отодвинулся. — Ничего уже скоро не будет.
— Почему?
— Потому что ремонт…
И Елька горестно рассказал, что недавно Тракторную усадьбу решили было сносить и всем жильцам дать новые квартиры в Садовом районе, но потом оказалось, что столько квартир не найти, и Елька радовался, что останется жить в привычном месте, среди зеленых пустырей с любимой горкой, но скоро стало известно, что во всех старых домах начнется ремонт — чтобы хоть как-то утешить обманутых жильцов, которые устроили митинг у Белого дома.
— А если ремонт, всё ведь обдерут и закрасят, это уж точно, — со слезинкой в горле прошептал Елька.
— Может, постараться отклеить все это? А потом опять…
— Не-е. Я приклеивал крепко. Не знал же…
Десятки идей одновременно завертелись в голове у Мити. В том числе самые фантастические. Например, какой-то сверхмощный сканер, который — раз! — отснял и отпечатал на свежих обойных листах всю Нукаригву: клей заново после ремонта!
А Елька тихо дышал рядом — будто ждал чего-то. Правда, ждал?
Еще вчера утром что был для Мити полузнакомый пацаненок, этакий акробат-забавник, потешавший ребячьи компании? А сейчас — как оставишь? И Нукаригва эта — будто уже не только Елькина. Будто немного и его, Мити… Воистину, живешь и не знаешь, что будет завтра…
— Елька, пошли ко мне!
— Зачем?
— Есть одна мысль. Но нужен телефон.
— Мить! Телефон есть ближе! На пустырях!
5
Будка была покосившаяся. Стояла в лопухах. Но все же к ней вела еле заметная тропинка.
Аппарат в будке был старый — наверно, ровесник Елькиного телевизора. Но загудел исправно, когда Митя снял трубку. И вот удача — Жанна Корниенко ответила сразу. Митя узнал ее голос:
— Алло-о…
— Привет, госпожа корреспондент.
— Приве-ет… Это кто?
— Это благодарный Митя Зайцев. Спасибо за снимки.
— А-а! Пожалуйста!.. — Голос был чуть кокетливый: видимо, девочка умела «поставить себя».
— А я и не знал, что ты не просто Жанна, а Жаннет Корн…
— Это псевдоним.
— Для подписей в газете?
— Да… ну и вообще. Многие меня так и зовут — Жаннет.
— И мне можно?
— Если хочешь… Если согласишься на одну мою просьбу.
— Хоть на сто! — храбро сказал он. И тут же спохватился: — А на какую?
— Можно напечатать вашу фотографию в газете? В «Гусином пере»? Она выйдет первого сентября. Там будут интервью и рассказы: кто как провел лето. Представляешь, какой ударный материал! «Семиклассник Дмитрий Зайцев заработал летом мешок картошки и теперь продает плоды своего труда жителям города».
— Ты спятила? Жаннет, что плохого я тебе сделал?
Она сказала надменно:
— Не думала, что ты человек с предрассудками. Испугался?
Митя подумал. И сказал честно:
— Испугался. Представляешь, что начнется вокруг меня в школе?
— В лицее…
— Тьфу! Тем более.
— А что начнется? Ты же не краденую картошку продавал, а свою! В наши дни каждый зарабатывает, как может.
Митя глянул на Ельку. Тот, ничего не понимая, топтался рядом.
— Ладно… Жаннет. Но услуга за услугу.
— Изложи.
— Сейчас… Слушай, ты сама проявляешь и печатаешь? Или отдаешь в мастерскую?
— Я, по-твоему, кто? Дачник-любитель с аппаратом-мыльницей? — воспламенилась Жаннет на своем конце провода. — Я, между прочим, профессионал, снимаю с шести лет! Фотожурналистика — это творчество! Ты свои рассказы отдаешь писать кому-нибудь другому? В мастерскую!
— Жаннет, это замечательно, что ты профессионал, — льстиво сообщил Митя. — Такой человек и нужен…