— А потом что?
— Мы с ним несколько дней встречались. Я еду приносил, разговаривали… Он рассказывал, как маленький был, как в индейцев играли. Один раз даже сказку рассказал. Про маленького принца, который подружился с лисом… А потом нога у него вылечилась и пришло время уходить.
— Куда уходить-то?
— Он точно не сказал. Говорит: «Мне бы добраться до станции Остаткино, а там пересесть на поезд в сторону Северо-Посадска. По пути к нему, в одном городке, — говорит, — есть у меня школьный друг, а его родители далеко у моря живут. Может доберусь до них, устроюсь на рыбацкий пароход — и в дальние края…»
— Без документов-то?
— Ну, я не знаю. Он так говорил. И еще: «Конечно, скажут, что это измена родине, только я ей ни чуточки не изменял и воевать за нее буду изо всех сил, если придется, а против нее никогда не буду… А ты что про меня думаешь, Братишка?» А я думал, что мне его жалко…
— И взял дома деньги ему на дорогу?
— Ну да. А еще нашел в нашей кладовке старый ватник и рваные отцовские штаны. Потому что как бы он поехал в своем камуфляже? Сразу поймают. А в фуфайке и старых штанах — он все равно что вокзальный бомж. Он ведь зарос весь, бритвы-то не было… Мить, я ведь даже не знаю, какое у него лицо на самом деле, из-за этой бороды. Помню только, что глаза синие и худой такой… И голос не взрослый, а почти как у пацана… Он вещи и деньги взял, за руки меня подержал и говорит: «Скажи мне свой адрес. Может, когда-нибудь в жизни встретимся… А сюда, — говорит, — больше не приходи, ночью я уйду». Я всю ночь ревел потихоньку, а утром все же пришел. Но никого там уже не было…
И замолчал Елька надолго. И сидели так они рядом. А пласты воздуха все шевелились вокруг — мягкие, с запахом созревших трав, остывающего асфальта и бензина.
Громко затрещал кузнечик. Митя удивился. Раньше он никогда не слышал ночных кузнечиков, даже в деревне. Кузнечик будто разбудил электричку. Она вскрикнула и промчалась за дальними тополями.
Звезды смутно высвечивали узкую громаду «Белого дома», едва различимую. В ней неярко горело лишь одно высокое окошко (наверно, там сидел дежурный).
Елька шевельнулся. Митя сказал:
— У меня на ближней почте есть знакомая женщина, я к ней всегда бегаю покупать газеты. Завтра утром попрошу обменять твои деньги. Давай их сюда.
— Они ведь дома. Я принесу завтра пораньше. Ладно?
— Ладно. Я живу на пятом этаже.
— Лучше я подожду тебя внизу, на лавочке.
— Ну, как хочешь… Ровно в девять.
— Ага…
Обратный путь показался коротким и нетрудным. На краю Митиного двора Елька шепнул: «Завтра в девять» и ускользнул в темноту. А Митя помчался в подъезд, нащупывая в кармане ключи.
Напрасно нащупывал. Родители были дома. И «ну, началось!»
4
— Где? ты? болтался?!
— Я откуда знал, что вы вернетесь так рано? Обычно приходите среди ночи…
— Это — рано?! Посмотри на часы! Мы ждем тебя уже целый час! Я поседела за это время!
— И вовсе не заметно…
— А ты хотел, чтобы стало заметно?! Где? ты? был?!
— Да совсем рядом! Разговаривал с одним мальчишкой. У него… семейные проблемы, он просил совета.
— Знаю я этих мальчишек! И их проблемы! Они кончаются милицией!
— Господи, да это же Елька! Ну, с которым мы продавали картошку. Ему десять лет!
Мама сказала, что читала про шайку второклассников-рэкетиров, где главарю было девять.
— Но он же не шайка, а один-одинешенек!
— Откуда мы знаем? Сперва один, потом дружки, у которых сигареты и клей «Момент»! А там, глядишь, и посадят на иглу…
— Да. Тем самым местом. И я буду вертеться на ней, как компасная стрелка. Были в древнем Китае такие магнитные фигурки: сидит задом на острие и рукой показывает на юг.
Папа сказал, что упомянутое место пострадает у Мити еще до иглы.
— Рита, будь добра, принеси из шкафа мой коричневый ремень.
— Охотно, — сказала мама. И принесла.
Митя тем временем нацелился за шкаф. Между стеной и книжным шкафом был узкий промежуток, в котором торчала батарея. Втиснешься с размаха туда, на батарею, — и прекрасное убежище. Но папа успел придвинуть к этой щели стул. Уселся.
— На сей раз не выйдет, голубчик.
Митя стремительно лег и змейкой ушел под тахту (хорошо, что ножки высокие). Зафыркал от пыли.
— Вылезай немедленно! — приказала мама.
— Я, по-вашему, кто? Идиот?
— Ты — трус, — сказал папа.
— Я здравомыслящий человек. Подожду, когда ты успокоишься.
— Ладно, вылезай. Наглотаешься микробов, там не мыто с прошлого года.
— Как это «с прошлого года»?! — взвинтилась мама.
— А гарантия безопасности? — спросил Митя.
— Никаких гарантий… Убирайся оттуда, кому говорят!
Митя выбрался на свет.
— Так и быть… А ты, папа, пожалей себя. Подумай, вдруг в самом деле огреешь нечаянно. И тогда — что?
— Что?
— Будешь терзаться неделю.
— С какой стати?
— Но ты же интеллигент в третьем поколении.
— В четвертом, между прочим…
— Тогда две недели.
Мама сказала, что на папе род интеллигентов Зайцевых и закончится. Потому что сын их катится в пропасть беспутства и безделья.
— Безделья?! А кто сегодня картошку продал?!
— Этим подвигом ты будешь гордится до старости! К тому же, ты сам уверял, что главная заслуга здесь не твоя, а этого… Ельки. Кстати, что за странное имя?
— Почему странное? Может, Елисей, а может… Елизар. Или просто кличка такая.
— У порядочных мальчиков не бывает кличек.
— А почему меня в той школе звали Косым? Два года подряд «Косой» да «Косой»!
Его и правда так звали. Из-за фамилии. Известно, что зайцы — косые.
— А кто сказал, что ты порядочный, — хмыкнул папа. — Кстати, порядочные люди не забывают выключать компьютеры, даже убегая из дома сломя голову.
— Я же думал, что на минутку! Файл-то я сохранил.
— И напрасно. Больше ты к компьютеру не сунешься, — пообещала мама.
Митя устало подышал. Угроза была пустая. Да и повесть, которую он так удачно начал, казалась теперь несерьезной. По сравнению с Елькиной историей.
Мама будто услыхала его мысли.
— А что за проблемы у твоего Елизара-Елисея?
— Примерно как у меня, — выкрутился Митя (не излагать же про дезертира и кражу). — Папаша лупит его чем попадя и вообще всячески издевается.