Синий город на Садовой - читать онлайн книгу. Автор: Владислав Крапивин cтр.№ 131

— Скорее, — сказал отец.

Винька пошел (ноги еле слушались). Взял с кухонного стола портупею с кобурой. Вернулся. Протянул ремни отцу.

Тот со сжатыми губами положил портупею на колени и занялся делом. Снял кобуру. Расстегнул. Двумя пальцами вынул и бросил в угол рогатку. Винька понял: это пренебрежение — не к рогатке, а к нему, к сыну…

Отец сдернул с широкого пояса узкий плечевой ремень. Понятно: узким-то больнее…

“Странно, почему я еще не реву? Даже глаза сухие…”

Эти сухие глаза Винька опять вскинул на отца.

Взгляды встретились. Отец горько усмехнулся:

— Я вижу, чего ты боишься. Зря. Я это делать не буду, не привык… Конечно, другой на моем месте расчехлил бы твою хвостовую часть и взгрел бы тебя почем зря. Так, чтобы ты неделю обедал стоя. Но я считаю, что битьем совесть не разбудишь…

Винька молчал с великим облегчением и с великим стыдом. И… как ни странно, с досадой. А еще — с вопросом.

И отец почуял этот вопрос.

— Я взял портупею и кобуру потому, что ты их не достоин. — Он сворачивал ремни в тугие спирали. — Это офицерские вещи. И у тех, кто их носит, должно быть понятие о чести, пускай он еще и не взрослый… Все. Иди…

— Куда? — шепотом спросил Винька.

— Куда хочешь. Мне с тобой говорить больше не о чем. Да и желания нет…

“Лучше бы расчехлил и взгрел, честное слово! А теперь мне что делать?” И Винька повторил одними губами:

— А теперь мне… что…

— Что хочешь.

— Я же… признался…

— Похвальное дело, конечно. Только ты, по-моему, заранее все рассчитал: поиграю, потом признаюсь. Папа простит. Да еще и похвалит за честность. А?.. Ступай.

И Винька пошел. В другую комнату. Сел на свою кушетку. Машинально надел на плечо съехавшую лямку. При этом что-то царапнуло запястье. Это были жестяные крылышки со звездочкой.

Что-то новое шевельнулось в душе у Виньки. Не такое беспомощное, как раньше. Не обида (на кого обижаться-то?), не жалость к себе, а… может быть, последняя капелька чести, на которую он теперь не имел права?

А присевший рядом Глебка шепнул:

“Но ты же знал, на что идешь. Терпи…”

Винька опять вышел к отцу.

Тот, сутулясь, заталкивал в кобуру свернутый узкий ремешок. Непонятно, зачем. Поднял голову. Винька смотрел исподлобья, но старался глаз не опускать.

— Папа… вот… Это, наверно, тоже надо отдать, да? — Он отцепил от рубашки крылышки и звездочку, потянулся мимо отца, положил на стол. И вот тут из глаз закапало. Ну и пусть. Винька повернулся, чтобы уйти.

Отец крепко взял его за бока. Крутнул к себе, поставил между колен.

— Постой… Я все же не понимаю. Зачем ты это сделал? Я не верю, что ради баловства. Винтик… Если не отцу, то кому еще ты расскажешь?

Тут уж не капли побежали, а… совсем…

И в этот же миг — теплое такое понимание: “А в самом деле, почему не рассказать-то? Петру Петровичу рассказал, а отцу боишься! Чего? Вот дурак-то! Больше стыда, чем было, все равно уже не будет…”

— Я расскажу… Только здесь все такое запутанное. И вообще… Ты, наверно, подумаешь, что я ненормальный. И трус…

Отец посадил его на колено. Прижал плечом к пиджаку.

— Ну уж то, что ты трус, я не подумаю… Говори.

— Папа… Только это долго рассказывать. Может, два часа…

Оказалось, что двух часов не надо. Хватило двадцати минут. Для того, чтобы поведать и про Глебку, и про мячик, и про Ферапонта, и про приключения на пустыре, и про все свои страхи. И про последнее колдовство… И чтобы помолчать и похлюпать носом в перерывах между сбивчивыми фразами. И в конце концов жалобно спросить:

— Папа, я совсем глупый, да?

— Нет, не совсем… Только не вытирай нос о мой пиджак, герой…

Это был уже прежний папа. Он повздыхал, покачал Виньку на колене и сказал озабоченно:

— Кто бы мог подумать… Вот, оказывается, сколько всего у тебя… внутри…

— Плохо, да?

— Н-нет… Ты ведь главным образом страдал за друзей…

— Папа, я понимаю, что это.. наверно, суеверия. Но если ничего такого нет, значит, и Глебки нет? Я так не хочу…

— Глебка есть, Винтик. Он всегда с тобой.

— Это, если со мной. А я хочу, чтобы он… и сам по себе… Это… совсем не может быть? Или может?..

Отец качнул его опять.

— Сложный философский вопрос. Подрастешь, поумнеешь и решишь сам… А пока вопрос другой: что нам дальше-то делать?

Винька вскочил. Сказал искренне и даже весело:

— Папа! Ты меня все-таки взгрей! За пистолет! Только скорее, пока мама не пришла. А потом сразу прости, ладно?

— Ладно… Учитывая особые обстоятельства, исполним только второй пункт твоей программы… Но теперь ты должен дать мне самое железное слово. Насчет оружия.

— Папа, я даю…

А какое именно дать слово? Честное пионерское? Но, поддавшись суевериям и не желая с ними проститься, Винька допустил червоточинку в своей бывшей пионерской неколебимости, он это чувствовал. Сказать “честное ленинское, честное сталинское, честное всех вождей”? Это, конечно, железно. Только… тут какое-то смутное ощущение, что отец незаметно поморщится от излишней Винькиной преданности вождям (может, потому, что помнит о “синих фуражках”?). Винькино сомнение было похоже на дырку в громадном полотняном портрете Иосифа Виссарионовича на рынке…

Сказать солидно и крепко “честное мужское”?… Тоже мне мужчина! Только что лил слезы, как девчонка…

Крылышки со звездочкой золотисто блестели на краю стола. Винька дотянулся, положил их на ладонь.

— Папа, я… вот… крылышками и звездой… — Он постеснялся сказать “клянусь”. Но прочно сжал кулак. Крылья были — те, которые берег и укреплял для летчиков отец. Звезда — та, на которую любили смотреть Винька и Глебка.

Отец понял. И опять посадил Виньку на колено.

— Ладно, пристегни их снова… Кобуру и портупею, так и быть, тоже забирай.

— Ага… Да разве в кобуре дело…

— Понимаю. Но все-таки…

— Папа, а вот ты сказал про Глебку: “Поумнеешь и сам решишь”… Разве как я решу, так и будет?

— Кто знает… Может быть.

— Но ведь в такое верят те, кто верит в Бога. А его же нет… Папа, а его точно нет? Или, может быть, Он все-таки есть?

Отец притих. Потом дунул Виньке на темя, взъерошил его макушку.

— Вот что я тебе скажу, сын… Только это между нами, ладно?.. Я видел на войне, как очень смелые люди крестились в опасные моменты… Понимаешь, они крестились не от страха…