Винька вздохнул. Он кое-что знал, кое о чем догадывался.
— Сперва его тоже на Север, в трудармию, а потом как-то посчастливилось: отпустили по здоровью, даже выступать разрешили…
— А ты… тебе с ним не надоело? Можно ведь, наверно, в другое место устроиться, филармоний и цирков много.
— Можно… Меня звали год назад в одну труппу, в большую. Да как-то не получилось. Честно говоря, жалко его стало. Он же без меня сопьется на фиг за неделю… А теперь жалею, что не ушел.
— Разве теперь нельзя уйти?
— Можно… Раньше он мои документы у себя держал, а недавно я отобрал. Храню при себе. Свободный человек… Наверно, уйду. Я и так вон сколько терпел, четыре года. Он ведь такой псих иногда бывает. Один раз, давно еще, ремнем излупил, сволочь. Целую неделю сидеть было больно. Сам, небось, знаешь, как это…
— Ничего я не знаю! — уязвленно откликнулся Винька. — Никто меня никогда не лупил!
— Ну, так узнаешь еще. Без того ни один человек в детстве не проживет.
— Ничего я не узнаю! Чего ты чепуху городишь!
— Да ты не злись…
— А ты не ворожи зря! Тоже мне цыганка-гадалка!
Оба насупленно замолчали. На станции обиженно вскрикивали паровозы.
Винька примирительно сказал:
— Но, наверно, не всегда же Рудольф такой вредный?
— Не всегда. Бывает наоборот… А как выпьет, так вообще… слюни пускать начинает? “Маленький, где ты?” А то еще лапать начинает потными ладонями. А я ему кто, невеста, что ли?.. Я один раз ему суп в морду выплеснул. А он думаешь что? Реветь начал как баба: “Ты у меня один на свете, а как со мной обходишься…”
И опять замолчали.
Как Винька мог утешить Ферапонта?
— Знаешь что? Медицинская наука сейчас ведь очень сильно развивается. Например, пеницилин придумали, чтобы от заражения спасать. Раньше заражение крови было смертельно, а теперь запросто вылечивают. Может, и для твоей железы придумают препарат, чтобы она заработала…
— Может, и придумают когда-нибудь… Только мне он не поможет. Эту мою болезнь надо в детстве лечить, а я-то буду уже застарелый…
— Может, скоро придумают.
— Ты хороший человек, Винька, — вздохнул Ферапонт. — Ну, давай спать… Свечку-то не гаси, ладно?
Проснулись они поздно. По доскам топали, и слышен был громкий голос иллюзиониста Циммеркнабе:
— Маленький! Эй, Маленький, где ты? Ну, хватит прятаться, дядя Рудик тебя ждет! Пора на работу!
— Началось, — пробурчал Ферапонт и стал натягивать брюки.
ТАЙНЫ НЕВИДИМОК
1
Собираясь на спектакль, Кудрявая принарядилась. Пришла к Виньке в белом платьице с красными горошинами и с красной ленточкой на белых своих, отросших до плеч волосах.
— Де Лавальер, — похвалил Винька.
Она засмущалась:
— Да ну тебя…
Винька похлестал штанами о забор — выбил из вельветовых бороздок скопившуюся пыль. Попросил у Людмилы чистую ковбойку — с зашитым плечом, но поглаженную и со всеми пуговицами. Под сандалии надел синие носочки — и решил, что он “вполне”. А чего еще наряжаться-то? Во-первых, все равно не во что, а во-вторых, не в театр же идет…
То есть как раз в театр! В летний… Но это лишь одно название!
Летний театр на рынке представлял собой длинный дощатый сарай со сколоченной внутри сценой. Винька бывал здесь и раньше. Один раз вместе с классом, когда заезжий кукольный театр показывал концерт “Раз Петрушка, два Петрушка!” А еще с мамой, когда выступала дрессировщица Буранова с обезьянами, собачками и попугаем.
Стоял театр-сарай на краю рынка. За ним был широкий пустырь с неработающей водокачкой-избушкой, а дальше — забор, за которым улица Профсоюзная. В заборе были проделаны две калитки, от них к театру вели тропинки. Но можно было подойти и с другого конца — если шагать через рынок.
— Кудрявая, пошли через рынок!
— Там же толкотня…
— Зато интересно!
Виньке рынок всегда казался особой страной. Не похожей ни на что другое. Он был громаден. Занимал прямоугольную площадь в три уличных квартала длиной и в два шириной. Посреди площади возвышались павильоны, похожие на ангары для дирижаблей (Винька видел такие в кино) — молочный, мясной и овощной. Но не все продавцы помещались в павильонах, поэтому снаружи тянулись открытые торговые ряды — длинные, как дощатые тротуары, столы.
В ту пору не продавали в Винькином городе южных и заморских фруктов. Но груды белых кочанов, желтой репы, алых помидоров, вишневой свеклы, золотистого лука и всякого оттенка огурцов (от желтовато-салатных до изумрудных) раскрашивали рынок в цвета богатого приморского базара.
Всюду тянулись улочки и переулки фанерных киосков, фургонов, магазинчиков. Некоторые эти постройки были довольно причудливого вида — теремки и китайские фанзы. Они остались от прошлогодней осенней ярмарки. Этот полуигрушечный торговый городок пересекали длинные деревянные магазины (вроде театра-сарая): “Ткани”, “Книги”, “Электротовары”, “Хозтовары”…
Среди построек бурлила и голосила толпа. Сновали добродушные, но независимые псы. Мотали головами и хвостами запряженные в телеги кобылы (с телег торговали картошкой и тыквами).
Пахло сеном, конским навозом, укропом и новыми рогожами. Патефоны торговцев пластинками разносили над возами и овощными грудами голоса Клавдии Шульженко и Марка Бернеса. И не только патефоны. Винька видел однажды старинный граммофон с большущей трубой.
По соседству с магазинами возвышались на жердях живописные полотна: с морскими пейзажами и рыцарскими замками. Всякий, у кого были деньги и желание, мог сфотографироваться на этом романтическом фоне. Громадные аппараты на треногах блестели желтым лаком и медными кольцами…
Раздвигая толпу костылями и позвякивая медалями, двигались взад-вперед сердитые инвалиды. Тут и там попадались тетушки-торговки с леденцовыми петушками на палочках, с жареными семечками подсолнуха, с пестрыми мячиками на резинках, с раскрашенными вертушками, с шариками-пищалками “уйди-уйди” и с разноцветными ковриками, на которых были пышные лебеди и балерины.
Иногда толпу рассекал беглец — какой-нибудь парнишка в клешах и кепочке-восьмиклинке или здоровенный дядька в галифе и драной тельняшке. Это был или карманник, или спекулянт, которого (одного из многих, для примера) решил изловить милиционер. За беглецом летела переливчатая трель свистка. Но Винька не помнил, чтобы кого-то хоть раз поймали…
На рынке не только торговали. Тут случалось много всего. Бывало, что на краю площади раскидывался приехавший откуда-то зверинец — на голом квадрате земли выстраивались клетки с грустным плешивым львом, тощими волками и лисами и с затянутым густой сеткой корытом. Надпись над корытом извещала, что это “Нильский крокодил”. За сеткой угадывалось неясное шевеление.