Антошка в первый миг решил, что это наяву возникла собака Баскервилей. Пискнул и уронил книгу. Пека, упав на пол, мигал и ничего больше не мог выговорить. Лошаткин шумно дышал, при каждом вдохе на треть увеличиваясь в объеме.
Потом Лошаткин заулыбался.
– Ну, вот и прекрасненько. Вот и добренько. Здравствуй, мой хороший, тебя-то мне и надо… – Потому что всё случилось так, что лучше не придумаешь. Вот он, прямо перед ним, этот птенчик, умеющий творить вещи из пустоты! Уж сейчас-то они договорятся!
– Мальчик, ты меня не бойся… Иди сюда…
В крайнем случае можно ухватить мальчишку в охапку, закутать в пиджак, унести в подвал магазина, а там уже не спеша побеседовать обо всем по порядку. Где-то пообещать всякие выгоды и радости, а где-то и припугнуть. Этот мальчик не то что нахальный и дерзкий Пека, долго не поспорит. Вон как вытаращился с перепугу и дрожит, будто прутик на ветру.
— Иди сюда, дитятко, – сказал Степан Степаныч совсем уже сиропным голосом.
Он ошибся. Антошка испугался лишь на секунду. Разглядев, что это не баскервильская собака, а всем известный Лошаткин, Антошка мигом пришёл в себя. И кое-что понял. Если не всё, то многое. А поскольку был он по характеру уже вполне ново-калошинский мальчишка, то отозвался соответственно:
– Сам иди, если надо. Врывается без спросу да ещё командует!
Степан Степаныч не командовал, а сладко просил. Но сейчас ощутил, как негодование вновь раздувает его. До треска в швах. Он попробовал сдержаться:
– Ай как некрасиво ты говоришь со взрослым… Я же с тобой по-хорошему… Ну иди ко мне.
Но скверный мальчишка в оранжевой майке с чудовищем не внял доброму тону. Он высунул трубкой язык, а затем сказал:
– Шиш на масле.
Степан Степаныч, тяжело дыша, стянул пиджак и взял его наизготовку. Как для ловли сбежавшего цыплёнка или мыши.
Маленький нахал не дрогнул, только слегка напружинил ноги. А растопыренными пальцами рук бессовестно показал дяде нос. Дядя взвыл и кинулся…
Степан Степаныч не учел в этот миг коварства другого скверного мальчишки. Пека успел подставить ногу, и Лошаткин полетел головой вперёд.
Это было похоже на удар чугунной груши, которой ломают старые дома. Степан Степаныч врезался в стеллаж со всякой аппаратурой, и на него посыпались доски, банки, ящики, приборы и мотки проволоки… Потом выяснилось, что ценные вещи не пострадали, но в этот момент звона и грохота было много.
Степан Степаныч, однако, сидел на полу не больше трёх секунд. Вскочил и вновь кинулся за Антошкой. Теперь Лошаткиным владели уже не коммерческие планы, а безоглядная злость. Поймать и р-разорвать на клочки!..
Антошка же наоборот – совсем пришёл в себя. Он проскочил мимо Пеки и крикнул на ходу:
– Рубильник!
Рубильник был выключен. Значит, его следовало включить! Держась за ушибленную Лошаткиным ногу, Пека на другой ноге допрыгал до щитка. Он понял: Антошка решил превратиться в капельку и ускользнуть в ближайшую щель! Пусть тогда Лошаткин совсем лопнет от ярости! И Пека толкнул вверх рукоятку с красным шариком.
На чердаке в это время творилось невообразимое! В вихрях пыли, мусора и обломков метался по кругу, вдоль стен, Антошка, а за ним – потерявший голову коммерсант. Антошка набирал скорость. Чтобы в решительный момент Лошаткин не успел ничего сообразить и “надавить на тормоза”. Потому что Антошка вовсе не собирался превращаться в Капа! Разве мог он оставить на разгром взбесившемуся врагу любимый чердак и не менее любимого Пеку?
Антошка сделал ещё один виток и с размаха влетел в преобразователь. Но не с того конца, с которого влетал, чтобы стать Капом. С другого! Поскольку был он уже мальчишкой, ничего ему, конечно, не грозило. Как ворвался в биокамеру Антошкой, так Антошкой и вылетел с другой стороны.
Степан Степаныч, полный неудержимого стремления догнать обидчика, ринулся следом. И вошёл в бочку, как поршень входит в трубу. Точно по калибру. Он мог бы даже застрять, но…
Ощутив обморочную легкость в теле и путаясь в непонятно обвисшей одежде, Степан Степаныч Лошаткин вылетел из бочки и обалдело встал на четвереньки.
Антошка рванул рубильник. Затем на всякий случай выхватил из “Проныры” картонку с программой и сунул под майку.
И не стало обратного пути для Степана Степаныча, который отныне сделался просто Стёпой.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Злоключения Стёпки Лошаткина по прозвищу Буца
О горькой судьбе Степана Степаныча, окунувшегося в детство, можно было бы написать отдельную книгу. О его ощущениях, переживаниях, приключениях и сложных отношениях с супругой Венерой Евсеевной. Но он всё-таки не главный герой этой повести, и потому ограничимся самыми основными событиями.
…Конечно, сперва Степан Степаныч ничего не понял.
Подхватил упавшие брюки и яростно засопел. И увидел, как два отвратительных мальчишки (которым место в спецшколе для юных преступников) нагло хихикают. И даже откровенно смеются. Он шагнул к негодяям, но запутался в обвисшем костюме. Грозно сказал:
– Я с вами разделаюсь!.. – Но получилось испуганно. и… почему-то очень тонкоголосо. Что такое?.. И вдруг до Степана Степаныча дошло! Разом, как удар по затылку! Какая ужасная с ним перемена!
Разве так бывает? Ай…
– Прекратите немедленно! – потребовал он. Тон был грозный, но голос – испуганного пятиклассника. – Прекратите сейчас же! Я… в милицию…
А эти двое уже совсем бессовестно: ха-ха-ха!
– Чтобы сию же минуту… назад! – пропищал бывший Степан Степаныч. И сообразил: в самом деле надо назад! В своё прежнее состояние! И суетливо полез в бочку.
Но преобразователь-то был, разумеется, выключен, и Лошаткин вывалился из биокамеры всё в том же виде. Если не считать, что в бочке он окончательно потерял брюки и теперь стоял в мешковатом пиджаке до колен, под которыми виднелись обвисшие полосатые трусы. Толстый перепуганный пацан;
– Хватит. Я не хочу… – сказал он и вдруг заревел. Это было так неожиданно, что Антошка и Пека даже испугались. И стало им жаль этого Стёпу. Но тут с шумом влезла на чердак вся компания во главе с Маркони.
Долго объяснять не пришлось. Суть событий все ухватили сразу. И рассудительный Андрюша сказал ревущему Стёпе:
– Вы же сами виноваты.
Тот пыхтел и размазывал слёзы по пухлым щекам.
– В чём я виноват-то? Предупреждать надо было…
– Про что предупреждать? – не сдержал ехидства Сеня. – Что нельзя совать нос в чужие дела?
– Я не совал, а поговорить хотел… А они… сами довели человека, а теперь… – способность рассуждать по-взрослому явно покинула юного Лошаткина. Он опять в голос заревел.