Детство комика. Хочу домой - читать онлайн книгу. Автор: Юнас Гардель cтр.№ 48

Он решает работать медленно и обстоятельно, может, трава тем временем успеет заново вырасти и он не доберется до репейника. Если наступлю на паука, то закричу, думает Даниель.

Что-то щекочет ногу.

Пауки нападают, думает он. Вдруг обжигает мошонку. Потом письку. Страшно больно. Даниель вскакивает и орет, размахивая руками. Письку будто жгут огнем. Шорты спадают, и он видит черненького жучка.

— Ага, вот где муравьи-то, — вздыхает Ракель, — сейчас принесу мазь.

Слезы текут. Даниель прикрывает руками письку, которую невыносимо жжет. Он ненавидит овощи, и деревню, и муравьев, и Ракель, и маму. Нужно составить список из десяти вещей, которые он больше всего ненавидит.

И разгромить весь этот мир молотком.

10

Однажды, ближе к вечеру, когда Даниель сидит в туалете и, как обычно, выдавливает из себя какашки, он вдруг видит в углу у порога волосатого паука.

Ненавижу деревню, думает Даниель, захлопнутый в ловушке. Со спущенными к щиколоткам штанами двигаться можно только очень неуклюже. Отвратительный паук двигается, наоборот, неприлично быстро. Годами просидев без движения, он вдруг может молниеносно броситься к тебе на своих тощих ногах. Он, конечно, и прыгать умеет — прямо в разинутый рот Даниеля, — чтобы отложить там яйца, которые лопнут, когда Даниель будет лететь в самолете.

Даниель медленно, не сводя взгляда с паука, надевает штаны. Вскакивает и бросается прочь.

— Что такое? — испуганно вопит тетя Ракель, когда он вылетает из туалета.

— Гадкий паук! — кричит Даниель и плачет.

— Фу, ненавижу пауков!

— Ненавижу деревню! — кричит Даниель.

— И я, к черту деревню! — произносит Ракель, подчеркивая каждое слово.

Даниель прекращает плакать и удивленно смотрит на Ракель, которая нервно пытается зажечь сигарету не с того конца, отламывает фильтр и закуривает.

— Что ты смотришь? — шипит она Даниелю, нервно пуская кольца дыма и роняя пепел на пол.

— Что будем делать с пауком? — шепчет Даниель.

— Убьем. Башмаком Вернера, они в прихожей.

— Я? — удивленно спрашивает Даниель.

— А разве твоя мама не рассказывала тебе, что я истеричка и ни с чем не справляюсь?

— Рассказывала, конечно…

— Ну так!

С башмаками Вернера, надетыми на руки, Даниель крадется к уборной. Губы крепко сжаты — на случай, если паук решит запрыгнуть в рот.

Паук на месте. Неподвижный, выжидающий, захватчик туалета. Даниель должен попасть с первой попытки. Паук отвратителен, и Даниель закричит, если не попадет, а паук тогда спрячется где-нибудь, где его уже никогда не найти.

Ракель стоит в дверном проеме и, затаив дыхание, болеет за Даниеля. Он медленно заносит руку для удара.

Вдруг паук оживает и бросается к Ракель, которая кричит, хватает дезодорант и пускает струю в паука. Даниель тоже кричит, роняет башмаки и топчет, топчет, топчет — отчаянно и бешено.

Паук погибает под его босыми ступнями.

Так думает Даниель, так думает Ракель.

Когда они наконец решаются посмотреть, волосатая масса ползет в самый недоступный угол туалета. Ракель швыряет в нее дезодорант. Даниель хватает башмак и придавливает им то, что осталось от паука, и они слышат, как под подошвой все расплющивается и ломается.

Но когда Даниель поднимает башмак, одна паучья нога все еще пытается спасти то, что некогда было паучьим телом. Одна-единственная нога все еще живет и не хочет умирать.

Ракель бежит за бумажным полотенцем, чтобы соскрести паука. Гадким паукам нечего ждать пощады. Его смывают в унитаз. Ракель уничтожает все следы, вытирает какую-то жижу и лапки с пола.

— Какой ты храбрый! — хвалит она Даниеля.

— Ты так думаешь? — шепчет Даниель и краснеет.

— Да, теперь будет награда. Что скажешь о свежем кексе? Садись на диван, устраивайся поудобнее с подушкой, а я испеку кекс, и мы успокоим наши возбужденные нервы.

11

Вскоре они сидят на диване, обнимая вышитые подушки. На улице идет дождь, где-то там среди кур сидит Шарлотта, дуется и хочет домой.

— Да, — говорит тетя Ракель, — теперь я расскажу о деревне. Деревня — это яйца. У всех есть куры, куры кладут яйца. Быть женой фермера — это значит варить яйца на завтрак, жарить омлет на обед, печь кекс к кофе и блины на ужин, выбросив из головы все, что ты когда-либо слышала о холестерине. Деревня — дико скучная штука. Весной у меня аллергия, летом меня доводят до безумия комары, зимой я замерзаю насмерть. Да, я замерзаю насмерть каждую зиму. Собственно, только осенью и можно прогуляться, посмотреть на все, что вянет и умирает, — вот и все, что здесь сносно. Возьми еще кекса.

Так вот, о чем это я? А, да. У меня есть любовник, который предпочитает моему обществу курсы машинописи. Мои друзья так плохо ко мне относятся, что называют меня Фрекен Гастрит, я застряла в дыре, где в ближайшем центре нет даже «Консума» ^[45], — на самом деле я ждала от жизни большего. Единственная причина, по которой я не кончаю жизнь самоубийством, заключается в том, что и на опознании Вернер будет думать, что мы с ним играли в живые шарады, а еще потому, что у него не найдется времени прийти на похороны, они ведь наверняка совпадут с репетицией в народном театре. Мое единственное развлечение — это сидеть вот так, прижав к животу подушку, и выдумывать всякие пакости, воображая, что я героиня американского сериала с закадровым смехом.

— Ты тоже ненавидишь пауков?

— Да, но это плохо, их ненавидеть нельзя, так же как и коров, потому что здесь деревня и все до чертиков натурально.

Даниель собирает крошки кекса в ладонь и слизывает их языком. Хорошо, когда есть на чем сконцентрироваться, если ты сбит с толку.

— Можешь рассказать сказку? — просит он через какое-то время.

— Я ни одной не знаю, но могу придумать. Будем рассказывать сказку «А потом…». Каждый раз, когда я не буду знать, что говорить, ты должен спрашивать: «А потом?»

Тетя Ракель гладит подушку и размышляет.

— Так вот, сказка, — говорит она наконец, — она начнется не с человека, она начнется с чего-нибудь легкого. Может быть, с тени. Или с чего-нибудь тяжелого. С торопливой заметки, с каракулей, с чего-то беглого.

— А потом? — спрашивает ничего не понимающий Даниель.

— Движение! — уверенно восклицает Ракель. — Турбулентность! Но это бессмысленно. Слишком громко. Врум, врум! Бух, бах! Вот так — собственно, ничего особенного. Наконец все это утихает — как знак, не так ли? Как предопределенное место встречи, как книжка-раскраска, где нужно закрасить определенные поля или цифры.