А что бы не остаться на заводе? Кто нас там найдет? И вполне себе подходящее место для беседы, на мой взгляд. Что-то мне это все меньше и меньше нравилось!
А мы все ехали и ехали, проскочив насквозь город и оказавшись на другой его окраине. Постояли у переезда, пропуская поезд, а перевалив через рельсы, Константин сразу свернул налево на грунтовую колею, шедшую вдоль путей, и не спеша покатил вперед.
Где-то через полкилометра он свернул еще на одну грунтовку, и я догадалась, что он объезжает пост ДПС на западном выезде из города.
Приблизительно через полчаса мы выбрались с грунтовок на шоссе и покатили в направлении на Москву.
Так и ехали в напряженном молчании. Все-таки нервишки у мальчика не крученые, и он все чаще настороженно смотрел в зеркало заднего вида, высматривая погоню, и все больше напрягался и нервничал, это было заметно. Понятно — первый адреналин спал и пошел откат всей нервной системы.
Но он держался. А скоро мы и вовсе приехали в то самое, обещанное мне тихое место.
Этим местом оказалась деревня. Простая придорожная деревня, разделенная надвое трассой: деревянные дома, где бревенчатые, где брусовые, несколько кирпичных хором, огороды-сады, куры-гуси в свободном променаде вдоль дороги, коровы мычат, трактор сломанный сто лет стоит в главной луже поселения.
Деревня как деревня, но заезжали мы в нее хитро — сначала проскочили насквозь и отъехали с километр, после чего свернули на проселочную дорогу, а с нее на ту, что вела вдоль поля, проехали еще с километр к лесу, а вот там повернули и по кромке леса медленно, не поднимая пыли, покатили к деревеньке и у крайних домов съехали в поле за небольшой холм.
Вдоль холма, пробираясь, как тати какие ночные, еле-еле двигаясь, медленней, чем быстро идущий человек, докатились до явно заброшенного участка, заросшего травой выше пояса, въехали на его территорию.
— Выходите, — заглушив мотор, отдал приказание Костя и вылез первым.
Пришлось и мне выкарабкиваться тем же манером, что и залезала туда. Ох, Костя, Костя, поймает тебя Башкирцев, попрошу его от меня лично навалять парочку горячих для ума — достал ты со своим спортом!
Вылезла. И он потащил меня поднимать забор и маскировать машину.
— Не буду! — отказалась я, глядя на покрытые мхом от старости и сырости доски того, что некогда было забором. — Не стану я их поднимать, хоть стреляйте! Мне еще надорваться и подхватить какую-нибудь заразу не хватало! Вы мужчина, вы эту хрень придумали, вот вы и поднимайте!
— Может, вам еще и пистолет отдать? — язвительно поинтересовался он.
— Да идите вы знаете куда, Костя! — почти нежно порекомендовала я. — К тому же это глупо: если этот забор валяется здесь черт-те сколько от начала времен, а потом его поднимут, у местных возникнут обоснованные подозрения и нездоровый интерес.
Он задумался над моими словами, решил забор не поднимать и дал новое указание:
— Распрямляйте траву, чтобы за ней не было видно машину.
О, господи, святые угодники, послал господь захватчика! — повздыхала я про себя.
Но идея с травой была не так уж и плоха, а я не особо торопилась с исполнением. Да и зачем мне — никуда не спешу, воздухом дышу, опять-таки спортом занята: наклоны называется новое упражнение — нагнулась, подняла примятые толстые стебли и распрямила — вни-и-из и вве-е-е-рх! Дышим ровно, мышцы расслабленны — и-и-и — раз — внии-и-из, и два — вве-е-ерх!
— Поторапливайтесь! — одернул меня Константин, присмотрелся и вынес вердикт: — Нормально. Не видно от забора, значит, вообще не видно.
Страус тоже считает, что его не видно, когда голову прячет, а жопу выставляет! Впрочем, не моя проблема.
— Идемте, — прихватив мою руку выше локтя, он потащил меня за собой.
По высокой траве, скрывшей под собой любые тропинки-дорожки, мы пробрались к покосившейся избенке. Поднялись по скособоченным гнилым ступенькам на небольшую верандочку, Костя пошарил под козырьком над покосившейся дверью в облупленных ошметках остатков краски, достал большой железный ключ, открыл замок и распахнул дверь.
— Проходите, — подтолкнул он меня вперед.
Попав со света в темень, я как ослепла враз. Пахло подвальной затхлостью и плесенью погибающего дома и чем-то кислым.
— Идите-идите, — подтолкнул он меня снова вперед и вдруг удивил, произнеся с каким-то добрым гостеприимством: — Сейчас плиту включим и чаю попьем. А то я от этого дождя весь мокрый.
Ну надо же!
Вскорости глаза привыкли к темноте помещения, и я начала различать очертания предметов. Мы прошли в большую комнату, и Костя, хлопнув по переключателю, зажег свет.
Тусклая лампочка в старой люстре из пожелтевших пластмассовых висюлек а-ля хрусталь осветила убогую картину покинутого жилья: голая сетчатая ржавая кровать, продавленный и сломанный диван и такое же кресло непонятного цвета обивки, парочка колченогих стульев… и новенький крепенький небольшой стол и три табуретки возле него. И… маленький телевизор на неразбитой, но потрепанной временем тумбочке. А рядом со столом кухонный шкаф, самый простой, но новенький, покрытый свежей клеенчатой скатертью, поверх которой стояла двухконфорочная электроплита, электрочайник и железная сушка для посуды, заполненная тарелками и чашками вполне приличного вида. И в дальнем углу то, что я не заметила сразу — новый небольшой диван, со сложенным на нем в уголке стопкой постельным бельем и пледом.
Значит, берлога.
— Я иногда здесь бываю, — подтвердил мои предположения Костя. Прошел вперед, взял чайник, посмотрел на меня с сомнением и попросил: — Давайте, Кира, спокойно попьем чай, и вы не будете совершать никаких глупостей, типа пытаться убежать, прыгать из окна или звать на помощь.
— Да уж куда мне до ваших глупостей, — тяжко вздохнула я и махнула ему рукой. — Идите за водой, обещаю в необоснованный героизм не впадать.
— Все-то у вас шуточки, Кира, и иронические высказывания, — попенял он.
— Это мой способ справляться со стрессом и страхом, — пояснила я вполне честно, а еще на всякий случай, чтобы излишне его не раздражать.
— Что-то вы на испуганную не похожи, — с подозрением глянул он на меня и принялся исправлять это упущение, постращав: — А зря, дело ведь серьезное. Если что не так, я вас убью и не сомневайтесь.
— Да какие тут сомнения, — снова вздохнула я, слушая этот бред наивный.
Он хотя бы представляет, что значит выстрелить в человека? Реально убить? Не в стрелялке и не умозрительно, подписывая приговор и не видя своими глазами его реализацию? Какую надо иметь внутреннюю мотивацию и смелость, чтобы убить человека — вот так стоять, смотреть на него и выстрелить!
Хотя можно и от страха пальнуть. От страха люди часто творят жуткие вещи.
— Идите, Костя, — устало махнула я снова рукой. — Я тоже замерзла и хочу чаю.