* * *
Джеймс был очень зол прошлой ночью. По его словам, кто-то залез в его ящик с носками и украл все чистые пары. Кто-то украл его любимую расческу. Кто-то пользовался его бритвой. Он похож на папу-медведя. Кто съел мою кашу? Разумеется, мы оба знаем, кто это. Фионе тринадцать, самый сложный возраст.
* * *
Потребность. Ненавижу это слово. Ненавижу саму суть. Определенные потребности неизбежны. Мне нужен кислород. Нужны питательные вещества. Нужно тренировать этот сосуд, мое тело. С этим я могу смириться. Но моя потребность в компании, это что-то совсем другое. Общество в операционной, в раздевалке, Аманда за моим или ее кухонным столом.
С тех пор как мне нельзя выходить к людям, их привозят ко мне. Я больше не вижу, как передают друг другу деньги. Это делается за моей спиной, ловкость рук, с тех пор как я передала полномочия финансового представителя Фионе. Теперь мы притворяемся. Притворяемся, что Магдалена – мой друг. Что она здесь по своей воле, что я ее пригласила в гости.
Так мы здесь и живем, странной парой. Женщина без прошлого. И женщина, отчаянно пытающаяся уцепиться за свое прошлое. Магдалена больше похожа на чистую доску, а я скорблю, что с моей доски все насильно стирают. Каждая с потребностями, которые вторая не сможет удовлетворить.
* * *
Тебя до смерти пугает беременность в сорок. Тебя до смерти пугает то, что ты сама не подозревала ни о чем, пока простодушная коллега не поздравила с будущим прибавлением в семействе. Но у тебя никогда не было регулярного цикла. Марка зачинали шесть лет. Ты сдалась. Почти согласилась завести собаку. Вы больше не предохранялись. И теперь вот это.
Как отреагирует Джеймс? Догадается ли он? Что он будет делать, когда пройдет первый шок? Ты до сих пор с изумлением смотришь на белую полоску с розовым плюсом на конце. Ты всего лишь помочилась на нее и изменила свою жизнь навсегда.
* * *
Мы сидим в гостиной: Марк, Фиона и я. Я смутно припоминаю их недавние дрязги. Ка-кую-то отчужденность, она явно расстроила Фиону. Марку, как мне кажется, все равно. Но, судя по всему, они уже помирились. Марк развалился на длинной кожаной кушетке, а Фиона сидит в кресле-качалке, улыбаясь ему, как когда-то она, будучи маленькой девочкой, восхищалась старшим братом.
– Они думают, что на этот раз ты у них в руках, – говорит Марк. – Но все их пробы были бездоказательны. Он теребит ремешок часов. Он не кажется особенно уж озабоченным. Я заметила на лице девушки легкую усмешку.
– О чем вы говорите? – спрашиваю я. Я раздражаюсь. Сегодня мой материнский инстинкт не особенно силен. У меня еще куча бумажной работы, да и устала я сильнее, чем хотелось бы. Мне бы сейчас хотелось выпить чашку кофе и уйти в свой кабинет, а не болтать с этими юнцами, кем бы они мне ни приходились.
– Забудь, – говорит Фиона, что я тут же и делаю. И смотрю на часы. Я замечаю, что это увидела Фиона, усмешка вновь появляется на ее лице, но Марк уже разглядывает мою литографию, висящую на привычном месте, над пианино.
– Где ваш отец? – спрашиваю я. – Ему будет жаль, что вы разминулись. – Я встаю, так я обычно заканчиваю беседу. У меня такое чувство, что они умышленно тратят мое время, что все это – лишь уловка, чтобы удержать меня в комнате и помешать мне работать.
– Не думаю, что он вернется до нашего ухода, – говорит Марк, не вставая с кушетки. И вновь Фиона смотрит на него, я замечаю это. Что-то не так, у них есть секрет, но у меня нет ни малейшего желания его узнавать.
– А где Магдалена? – вдруг спрашивает Фиона. – Нам нужно кое-что обсудить с вами обеими. – Она уже было встала с кресла, когда с шумом появилась Магдалена. Глаза у сиделки покраснели.
– Простите, я говорила по телефону, – вмешалась она. – Семейные неурядицы.
Фиона уселась обратно и слегка оттолкнулась правой ногой. Невысокая и стройная, она напоминала ребенка, раскачиваясь взад-вперед.
– Мы хотели бы с вами кое о чем договориться, – начала она, глянув на Марка. Он отвернулся в сторону литографии, и она продолжила:
– Пресса прослушивает наши с Марком телефоны. Кто-то сливает информацию. Они знают, что маму вызывали на допросы, а потом отпускали. Это, кажется, все, что они знают, но – снова взгляд на Марка, – но мы намерены избегать любой ненужной нам огласки.
Магдалена перебивает:
– Я бы никогда ничего не сказала. Вы же знаете. Я просто помешана на этом. А если на пороге появляется незнакомец, я просто ему не открываю.
Вмешивается Марк:
– Да, но они каким-то образом добрались до мамы на прошлой неделе – она слонялась по переднему двору.
– Что ты имеешь в виду, говоря «добрались»? – спрашиваю я ледяным тоном. – И с чего вдруг мне «слоняться» по своему же переднему дворику? Ты так говоришь, будто мне два года.
Вижу, что Марк на это улыбнулся, но это не улыбка в ответ на мои слова. Скорее, на шутку, понятную только избранным.
Магдалена напугана и неуверенно говорит:
– Но мне никто не сказал.
– Мне позвонил репортер. И Фионе тоже. Видимо, у мамы был тогда отличный день – она поняла, что журналист ищет какую-нибудь грязь об Аманде или ее методах преподавания. Помнишь, как она выступала против Ассоциации учителей и родителей? Она чертовски запутала парня. Какое-то время они проговорили, не понимая друг друга, а потом мама про него забыла. Он толком и не понял, что произошло.
– Он легко может узнать о ее состоянии в больнице или в клинике. И, разумеется, найдется источник и в полиции. Но давайте не будем облегчать задачу ему или кому-нибудь еще, – попросила Фиона.
– О моем состоянии? – И вот я уже стою. – Вот что я вам скажу о своем состоянии – я в бешенстве!
Меня поражает то, что на меня никто даже не потрудился обратить внимание.
– Прощу прощения. – Я рублю слова и специально понижаю голос. Это всегда срабатывает в операционной. Но не здесь и не сейчас.
– Больше никакой небрежности, – предупреждает Марк Магдалену. – Вы понимаете? Три предупреждения – и вы уволены. Отсчет пошел.
– Я поняла, – еле слышно отвечает Магдалена. Даже Фиона, обычно столь внимательная ко мне и вежливая с остальными, выглядит непривычно суровой.
– Сейчас это наша главная цель. Защитить семью. Остальное не важно.
* * *
Мы смотрим на яблоки. Горы и горы яблок, всех сортов, цветов и размеров. А рядом с ними груды зеленых груш, пурпурно-красных груш. И апельсины. Кто так аккуратно их разложил? И кто следит за ними?
Я беру одно из яблок, красное, кусаю. Горькое послевкусие. Выплевываю и беру другое. Пробую. Маленькая девочка наблюдает за мной.
– Мам, та леди портит еду.
– Тише, – говорит ей мать, но девочка не успокаивается.
– А почему она снимает с себя одежду?