– А что, на улице дождь?
– Что? – в первый момент не понял вопроса Беркут.
– Ты весь промок – куртка вся, и волосы… Пешком от станции
шел?
«Он даже, похоже, не взял машину напрокат – как всегда
делал, когда в Москву прилетал. Не знаю почему, но, кажется, это плохой
признак».
Краем глаза Таня глянула на Диму. Тот весь напружинился,
готовился к броску. Девушка еле заметно дернула головой: мол, пока не вздумай.
«Если они сойдутся врукопашную, еще неизвестно, кто победит:
шеф провинциальной охраны Миша или бывший десантник Дима… Но у Беркута –
пистолет, а что сможет Полуянов с голыми руками против ствола? Значит, остается
одно: заговаривать психопату зубы… Но, боюсь, надолго меня не хватит… Проклятой
бабской натуре так и хочется завизжать, заметаться, броситься перед ним на
колени… А надо держать себя в руках и говорить спокойно и уверенно…»
На ласковый Танин вопрос Беркут рыкнул:
– Не твое собачье дело!
Однако агрессии в нем явно поубавилось.
Таня – бешеный выброс адреналина обострил восприятие – будто
воочию видела, как в Беркуте борются два начала: одно – безумное нетерпение маньяка
спустить курок и со всем поскорее развязаться, в том числе и с самим собой,
потому что ничего уж ему не останется больше делать, когда он убьет Таню с
Димой обоих, кроме как застрелиться самому. Но вторая его половина, еще
оставшаяся человеческой, тянула и медлила, цеплялась за жизнь – и тем давала
жертвам шанс на спасение.
– Слушай, а сказать про Надю ты хорошо придумал, –
проговорила Таня будничным тоном, словно хвалила своего возлюбленного, что тот
в магазин сходил.
– Тебе понравилось, да? – опять осклабился Беркут. – Я тем
наркошам так и велел, чтобы сказали. Для того чтобы твой любовничек тоже
помучился…
«Ну и дурак же он… Толкнул Димку в мои объятия! Дважды
толкнул! Да откуда он вообще взял, что между мной и Полуяновым что-то есть?
Боже мой, неужели сайт френдс-ру ему „нашептал“? Та наша фотка на аэродроме в
обнимку? Правильно мне, значит, советовали знающие люди: не надо на „френдах“
своих следов оставлять – можешь получить большие неприятности. Вот и получила –
идиот Беркут на ровном месте такую кашу заварил… Спросить бы его, как он от
одной фотографии с дружеским объятием дошел до мысли, что мы с Димой любовники?
Но… И так все ясно. А его сейчас не надо бередить. Вопрос будет для Беркута
слишком горячим. Не буду наступать ему на больную мозоль. Надо о чем-то близком
ему… родном… чтобы заставило его остаться, а не уйти, прихватив с собой на тот
свет нас…»
– А на юге, наверное, уже совсем тепло… – мечтательно
проговорила Таня. – Персики зацвели?
– Персики! – пренебрежительно воскликнул Беркут.
«Конечно, что значат какие-то там персики по сравнению с его
бешеной страстью ко мне – в сравнении с величием того, что сейчас произойдет?
Ну, еще одна попытка».
– Как сестренка?
И в этот момент Миша по-настоящему откликнулся –
человеческое внутри него впервые за весь разговор вышло на передний план,
отодвинув безумие. Он засветился теплой улыбкой:
– Взрослая уже. Скоро в школу пойдет.
В тот же миг вдруг раздался выстрел…
Таня непроизвольно дернулась, но боли не было. И Дима рядом
тоже лежал весь бледный, но живой и не раненый. А вот Беркут… Он заорал –
дикий, звериный его вопль, вопль неудачника, разнесся по комнатам старого дома…
Правая его рука, державшая пистолет, вдруг бессильно повисла, а оружие
грохнулось на пол. И неожиданно комнату заполнили люди – крепкие парни в
черном, в масках и бронежилетах. Они мгновенно уложили Беркута на пол, заломили
ему за спину обе руки – и здоровую, и окровавленную, застегнули наручники,
куда-то увели…
И только тогда Таня разрыдалась.
– Ну вот, – удовлетворенно проговорил майор Савельев, – а
вы, журналисты, пишете, что милиция у нас ничего не умеет, только взятки берет,
приезжих трусит да наезды устраивает…
– Я напишу об этом деле! – с чувством воскликнул Полуянов. –
Прямо сегодня! Только наши с Таней имена, конечно, поменяю. А твое, майор, –
золотыми буквами попрошу набрать.
– Не, про меня не надо, – стал отнекиваться довольный
Савельев. – Просто напиши: благодаря усилиям всего коллектива Центрального УВД
города Москвы и лично его руководителя генерала милиции…
– Да ты мне не диктуй, что писать, сам соображу, – остановил
его Полуянов. Он явно пребывал в эйфории от своего нежданного спасения.
– Да? А вы-то, журналисты, нам, милиции, диктуете, как нам
бандитов ловить, а? – мстительно откликнулся майор.
И журналист не нашелся что ответить.
Майор Савельев этим вечером и ночью был сама любезность
(насколько может быть любезным милиционер). Сейчас, снова под утро, он вез
Татьяну и Дмитрия по Ярославскому шоссе назад в Москву – рулил Диминой
«Маздой».
Когда наконец закончились все утомительные формальности,
были подписаны все протоколы, Садовникова с Полуяновым ни минуты не хотели
оставаться на даче, где им столько пришлось пережить. А Савельев еще накатил
им, и себе плеснул коньячку из погребов Ходасевича – чтоб расслабились… Потому
и сел сам за руль. Дима поместился рядом, на переднем сиденье, и все
выспрашивал, выспрашивал своего приятеля о деталях дела Беркута.
– Как вам удалось его выследить-то – до самой дачи?
– Я ж тебе говорю, – отвечал благостный Савельев, – мы в
милиции тоже иногда мышей ловим… Ты че думаешь, я сводки происшествий по
области не читаю? Да я как твою фамилию в последней увидел, так сразу ребятам
на здешней «земле» позвонил: мол, колите давайте по-быстрому раненого киллера…
Вот они и раскололи… Узнали, что заказчик некто Беркут, охранник с югов…
– Как же они его раскололи? Мне он под дулом пистолета чушь
нес.
– Как, как… Трубочку у капельницы пережали… Шучу, конечно. А
то ты и вправду напишешь…
– На Беркута-то вы как вышли?
– А че на него выходить? Сегодня он значился в списке
пассажиров, прилетевших в Белокаменную из Сочи, ну а после происшествия у вас
на даче и бритому ежику стало бы ясно, зачем да к кому он в столицу подался. Я
группу захвата там и развернул.
Дальше Татьяна слушала разговор мужчин вполуха. Они
толковали о том, как ловко да скрытно сумела занять позиции группа захвата… Из
какого оружия, с каким прицелом в темноте стрелял снайпер… И почему метил
Беркуту в руку, а не бил наверняка, в голову…
Девушка сидела на заднем сиденье и клевала носом. После
всего случившегося (плюс пятьдесят граммов коньяку) наступила чудовищная
слабость. И ее сейчас совершенно не интересовали детали прошедшей спецоперации
– пусть даже они непосредственно касались ее собственной жизни. И Беркут сейчас
Таню не интересовал, и его дальнейшая судьба тоже. Будут ли его судить или
признают невменяемым? Ах, какая разница!