Ариадна зябко поежилась.
— Вы меня разволновали. Я давала себе слово более не думать об Ирине, но нервы стресса не выдерживают. И ведь я ее не бросила! Всякий раз у себя прописывала, умоляла: «Ирина, подумай о репутации семьи, ты позоришь память отца, бросаешь тень на мать. У меня, в отличие от тебя, идеальная биография, я научилась людям квартиры оформлять. Зачем мне дочь уголовница? Если о тебе станет известно, я растеряю клиентов. И стыдно-то как! Мать интеллигентный человек, отец авиаконструктор, а ты? Позор!» А девчонка злилась, орала, один раз на меня с вилкой кинулась, визжала:
— Правильно бабушка говорила: ты хуже мачехи!
Хорошо же свекровь внучку воспитала! Здорово у нее получилось! Ну, после того как она в меня вилку воткнуть пыталась, лопнуло мое ангельское терпение. Я ее выгнала.
— На улицу? — уточнила я.
Ариадна поморщилась.
— Не надо драм. Я предложила ей жить на даче. Хорошее место, сорок километров от Москвы, городок Чапск, там есть фабрика елочных игрушек, можно на работу устроиться, жить честно! Но Ирине не по сердцу работать, завести семью. Она в Чапск не поехала. Ее снова посадили! За убийство! Ужас! Слава богу, более мы не пересекались, где она сейчас, я не знаю. Если она снова совершила преступление, я за нее не отвечаю. Сколько сейчас Ирине лет? Э… э… тридцать восемь?
— Сорок пять, — поправила я. — И в самом начале нашего разговора я сказала, что Ирина Алексеевна много лет работает в ресторанном бизнесе, растит дочь Катю.
— И что? — не поняла Ариадна.
— Вчера вечером Ирина не вернулась домой…
— Небось снова на воровстве попалась, — перебила меня хозяйка. — Уголовники, они как наркоманы, до конца не излечиваются. Или, может, кого ножом пырнула? Ничему не удивлюсь.
Я чуть повысила голос:
— Ваша внучка осталась одна, ей всего тринадцать.
— И что? — повторила дама.
— Девочка не способна себя обеспечить, ей нужен опекун, — объяснила я.
Ариадна Олеговна сложила губы куриной попкой.
— В стране полно детдомов. Полагаю, государство обязано заботиться об отпрысках заключенных.
— Ирина не арестована, вероятно, ее похитили, — я сделала очередную попытку достучаться до каменного сердца хозяйки.
— Хорошего человека не украдут, — отрезала Ариадна. — На меня вот никто не покушается. Вы пришли, чтобы всучить мне чужого подростка? Спасибо, не надо! Когда Ирка рожала, совета у матери не спрашивала, а то б я сказала: «Делай аборт, хватит мне позора».
— Я должна задать вам несколько вопросов, — не сдавалась я. — С кем дружила ваша дочь?
— Не знаю, мы не общаемся, я уже говорила, — холодно обронила мать.
— А в детстве? Назовите имя ее лучшей подружки.
— Не знаю, — поморщилась Ариадна.
— Может, помните, как звали первую любовь Иры?
— Не знаю.
— Она не рассказывала о зоне?
— Нет.
— Не упоминала тех, с кем вместе сидела?
— Нет.
— Может, что-то есть в переписке? — цеплялась я за последнюю надежду. — Женщины, как правило, часто пишут из мест заключения.
Ариадна отвернулась к окну.
— Кира какие-то письма получала. Когда Ирину впервые посадили, свекровь постоянно с конвертами бегала, слезы лила. А чего реветь? Надо было нормально девчонку воспитывать.
— Где письма? — обрадовалась я. — Можно на них взглянуть?
Брови дамы взметнулись вверх.
— Полагаете, я их храню? У меня еле-еле архив гения Алексея Михайловича в шкафах уместился.
— Неужели вам совсем не интересно? — не выдержала я.
Ариадна Олеговна сложила руки на коленях.
— Сами сказали, Ирине сорок пять! Вдумайтесь! Ей скоро на пенсию. И что я, по-вашему, обязана по сию пору водить ее за руку? Настал ее черед помогать мне. Но где дочь, которой отданы мои лучшие годы? Не вижу, не слышу от воровки слов благодарности, не получаю знаков внимания, никаких, ни моральных, ни материальных. По какому праву вы явились сюда с упреками? Ставите мне в вину, что я не помню, как звали детей, которые более трех десятилетий назад сюда заглядывали? Еще спросите про сексуальную распущенность девицы! Извините, я не вела список любовников Ирины. Она с тринадцати лет под мужиков ложилась. После смерти Киры Алексеевны мне пришлось разбирать ее бумаги, и там, среди груды ее ужасных, никому не нужных поэм, нашлась медицинская карточка девчонки. Свекровь ее подальше запрятала, и это редкий по разумности поступок. Не представляю, как бы я среагировала, наткнувшись на документ, допустим, за год до посадки Ирины. Два аборта! Первый сделан в четырнадцать! Второй через год! И до кучи — венерическая инфекция. Очень не хотелось рассказывать чужому человеку эти малоаппетитные подробности, но вы меня буквально вынудили! Ирина проститутка и воровка, эти два занятия часто связаны. С меня хватит. Прощайте, более не беспокойте.
— Сейчас уйду, — пообещала я, — последний вопрос, из области литературы.
Ариадна Олеговна удивилась:
— О книгах?
— Да, — кивнула я, — наверное, у вас обширная библиотека.
— Естественно, — подтвердила хозяйка. — Сейчас не модно забивать полки томами, люди предпочитают смотреть телевизор, но Алексей Михайлович был человеком старой, интеллигентной формации, у нас собрана вся классика, русская и зарубежная. Современных авторов я не уважаю, в их книгах одна грязь.
— Не припомните, где сборник «Старинные сказки Нормандии»? Он выпускался в советское время малым тиражом. Такой толстый том, темно-бордового цвета, — продолжала я. — Сейчас, наверное, это библиографическая редкость. В книге были удивительные иллюстрации, к сожалению, я не могу назвать имени художника.
Ариадна чуть склонила голову к плечу.
— Сказки Нормандии? Детская литература? Что-то вроде «Маша и три медведя»?
— Не совсем, — возразила я, — эти предания рассчитаны на взрослых.
— Наш разговор с каждой секундой делается все более странным, — нахмурилась хозяйка. — При чем здесь сказочки?
Если хочешь разговорить собеседника, не следует на него обижаться. Я постаралась улыбнуться как можно более приветливо.
— В спальне вашей дочери нет никаких безделушек, картин, журналов, ничего, что может рассказать о ее душевном настрое, вкусах и привычках. Но на тумбочке стоит антикварное зеркало. Похоже, оно было для Иры очень ценной вещью, она не разрешала дочери приближаться к нему. Мне удалось выяснить, что это напоминание об одной из сказок Нормандии. Следовательно, Ира их читала. Более того, легенды сильно повлияли на нее, раз она так дорожила зеркалом. Вот я и подумала: если сказки были прочитаны в детстве и взяты в домашней библиотеке, это всего лишь воспоминание о родителях, бабушке, счастливых беззаботных днях. Но если книга к Ирине попала позднее, то, вероятно, тот, кто ей рассказал про сказки Нормандии, был для Соловьевой очень близким человеком. Надо попытаться его найти, расспросить, куда подевалась женщина. Это очень тонкая нить, но за нее можно уцепиться.