Через несколько минут пристальных наблюдений она проговорила:
– Ах, да неужто… ах, да мне, никак, чудится?
– Что вы там узрели, матушка? – спрашивали солдаты.
– Да он живехонек!
– Как так – живехонек!
– А вот так – как мы с вами, спасибо тебе, Боже милосердный! Да вы сами поглядите – он только что пошевельнулся.
Любопытство солдат, едва угаснув, пробудилось снова.
– И то верно, честное слово! – крикнул один из них. – Вон, шевелится…
Действительно, монах, доселе лежавший на земел совершенно неподвижно, внезапно ожил.
– Ну вот, я же говорила! – радостно воскликнула матушка Фент.
– Ежели на то пошло, ему здорово подфартило, что душа его в конце концов соединилась с телом, – отвечал один из ее собеседников. – А то его так отдубасили шпагами, что и здоровенный бык свалился бы замертво.
– Эх, – тут же вторила ему досточтимая кабатчица, – чудо, да и только!.. Воистину, чудо Господне!.. Да и кого еще, спрашиваю я, оделить им, как не святого служителя Божьего?
Между тем монах, о котором шла речь, приподнялся, поднес руки ко лбу и с тоской огляделся кругом.
– Боже милостивый, – пролепетала старуха, – Господи Иисусе, он обратил свой взор в нашу сторону!..
И, что есть мочи, она закричала:
– Давайте сюда… к нам, святой отец!.. Мы мирные люди и желаем вам только добра!
Монах находился далековато от крепостной стены и вряд ли мог расслышать матушку Фент.
Однако неясный голос, должно быть, все же долетел до слуха несчастного: собравшись с последними силами, он встал на колени и умоляюще простер руки в сторону крепости… – а вслед за тем лишился сил и снова повалился наземь, словно бездыханный.
– Он сделал нам знак! – продолжала старуха с таким жаром, что ее лицо, и без того красное, вдруг сделалось пунцовым, словно ее вот-вот готов был хватить удар. – Он зовет на помощь! И мы будем хуже язычников и оборотней, ежели оставим его там умирать… Его надобно спасать!
– Спасать! – повторил кто-то из солдат. – Но как?
– Как? – вскричала матушка Фент. – Разве нельзя перенести его сюда?
– Но как мы отсюда выберемся? Сейчас ведь пять часов с лишним – все ворота закрыты, мост поднят…
– Так что же? Ежели мы его бросим, то на этом свете нас пристало вздернуть, а на том – изжарить…
Между тем монах снова очнулся – и на карачках пополз в сторону рва.
– Все это и выеденного яйца не стоит, – продолжала старуха. – Заперты ворота – откроют!.. Поднят мост – опустят! Это ж плевое дело…
– Ну да, а разрешение коменданта крепости у вас имеется?
– Он даст.
– Во всяком случае, я не собираюсь идти и просить у него разрешение.
– А что так? По мне, так, ежели дело касается праведника, не грех и похлопотать.
– Но почему бы вам самой не пойти, матушка?
– А что, я бы пошла…
– Что ж, вот и идите.
– Ну и пойду.
И старуха действительно собралась было спускаться по откосу крепостной стены во внутренний двор, как вдруг солдат удержал ее и сказал:
– Не утруждайтесь… вот он и сам.
Часовые почтительно расступились – стало тихо, и комендант подошел к солдатам.
Вид у него был суровый, брови – насуплены; он опирался на длинную трость с золотым набалдашником: все еще давала о себе знать рана в левое бедро, которую он получил при осаде Доля.
– Что это значит? – строго спросил он. – Все эти сборища и шум?
Кабатчица (а судя по краткому описанию ее натуры, это легко можно себе представить) была на равной ноге как с рядовыми, так и с начальством, против чего, собственно, никто не возражал.
– Мессир, – решительно ответила она, – там, в поле, добрый монах… его здорово побили какие-то головорезы и бросили, думая, что он помер… а он силится добраться ползком ко рву…
Комендант подошел к бойницам и посмотрел.
Монах уже довольно близко подполз к крепостной стене – и можно было расслышать, как он прерывающимся голосом крикнул:
– Именем Всевышнего, сжальтесь надо мной!
– Мессир, – умоляюще продолжала старуха, – нельзя же бросить его умирать, совсем беспомощного, не правда ли?
– Как это ни печально, – отвечал комендант, – но поделать я ничего не могу.
– Напротив, еще как можете!.. Вам же под силу все-все! Прикажите опустить мост и подобрать того правденика!..
– Невозможно!
– Как это – невозможно?.. Почему невозможно?.. Он же христианин, мессир… монах!
– Да хоть сам папа римский, все равно не могу. его преосвященство монсеньор кардинал де Ришелье единственный распорядитель везде, куда бы ни ступала его нога. А он приказал, притом строго и безоговорочно, после пяти часов не поднимать мост и в замок никого не пропускать.
– Ну что ж, мессир, в таком случае надобно уведомить Его преосвященство, сказать, что тут, совсем рядом, стонет предсмертным стоном служитель Божий… И тогда он непременно отменит свой приказ.
– Его преосвященство закрылся в своих покоях и никого не примет.
– Даже вас, мессир?
– Даже меня.
Между тем монах, похоже, испытывал нечеловеческие муки. Было слышно, как он хрипел, будто в предсмертной агонии, ломал себе руки в отчаянии и бормотал:
– Спасите!..
Старуха в отчаянии била себя по голове.
Комендант, в глубине души взволнованный происходящим, но не смевший нарушить приказа министра, решил уйти прочь и на прощание только повторил:
– Да, конечно, все это печально… очень печально! Но еще раз говорю, я ничего не могу поделать.
Он уже отошел на несколько шагов.
– У меня идея! – вдруг радостно и торжествующе воскликнула матушка Фент. – У меня есть идея!..
Комендант остановился послушать идею кабатчицы.
XXIV. Неожиданный поворот
Кумушка Фент, видя, что комендант снизошел до нее, живо продолжала:
– Видите ли, мессир, когда кому-то, как мне, выпадает честь целых полвека поить гарнизон Блетранской крепости, уж поверьте, он имеет представление, что такое приказы, и знает, что их надобно уважать… Однако ж при том что приказы запрещают вам отпирать ворота и опускать мосты, они, сдается мне, не обязывают вас быть жестокосердным и безжалостным.
– Разумеется, – согласился комендант, хотя и понятия не имел, к чему она клонит.
– Короче, – продолжала она, – у вас ведь на душе было бы куда спокойнее, мессир, ежели бы вы спасли того бедного монаха, не нарушив приказа, правда же?