Змей в Эссексе - читать онлайн книгу. Автор: Сара Перри cтр.№ 65

Уилл стоит на кафедре церкви Всех Святых, смотрит на паству и не находит слов. Прихожан обуревают то подозрения, то благочестивое рвение. Порой преподобному кажется, будто они готовы очертя голову броситься в объятия Всевышнего, в другое же время они косятся на пастыря так, словно это он навлек на них напасть. Общее мнение таково: кто-то где-то нарушил Господни заповеди, и если преподобный не может покарать грешника, значит, дело плохо.

Сам же преподобный мечется, точно стрелка компаса, между южным и северным полюсом, между любимой женой, законным источником всех его радостей, — и Корой Сиборн, от которой, напротив, ему одно лишь беспокойство. От Чарльза он слышал о беде, приключившейся с Люком. Другой священник рассудил бы: если карьера хирурга оборвалась так резко, значит, это угодно Всевышнему, ибо Он направил руку с ножом, чтобы уберечь Стеллу от скальпеля. Разумеется, Уилл не настолько темен и суеверен, но все же не может избавиться от чувства, будто им даровали отсрочку: жестокий метод лечения, некогда предложенный Гарретом, — взрезать грудь, наполнить больное легкое воздухом — теперь невозможен, поскольку за такую операцию не возьмется никакой другой хирург в Англии.

В отсутствие Коры мысли его блуждают бесцельно. Что толку в том, что он заметил то или обнаружил это, если нельзя ей об этом рассказать, увидеть, как она рассмеется или нахмурится в ответ? Уилл не находит себе места, порой сердится на себя и на Кору за то, что они всего лишь раз оставили хорошие манеры (так он себе объясняет), чтобы разрубить этот гордиев узел. Она сейчас, должно быть, поглощена заботой о раненом друге и думать забыла о сельском священнике и его больной жене. Носит ему жирные блюда, которые тому нельзя, учится перевязывать рану, снимать шелковые швы. Он мысленно одевает ее в белый халат, усаживает у ног хирурга и смотрит, как она склоняется над его искалеченной рукой. Тут Уилл с изумлением ловит себя на том, что ревнует. Ну и пусть, все равно рано или поздно придет письмо — из деревни ли в столицу, из столицы в деревню, осталось лишь дождаться, кто первым положит перед собой лист бумаги и возьмется за перо.

За ребрами Стеллы Рэнсом зреют туберкулы. Если бы Кора сумела их увидеть, они напомнили бы ей диабазы, которые она собирает на каминной полке. Туберкулы испускают фагоциты; болезнь укореняется. Кровеносные сосуды легких начинают разрушаться, расплываются алыми пятнами на голубых носовых платках. Но, как ни странно, Стелла счастлива. Spes phthisica ^[46] дарует больным туберкулезом надежду и беспечность. Стеллу переполняет неизъяснимая радость, Стелла светится неземной красотой, блаженная в страданиях, искренне увлеченная таксономией синего цвета. Точно сорока, которая вьет гнездо, она собирает вокруг себя талисманы: пакетики с семенами горечавки, морские стеклышки, катушки темно-синих ниток — в ее глазах все они освящены небесной благодатью. Ей кажется, будто она отрясла от ног своих прах, в котором когда-то увязла; ночами она просыпается в лихорадочном поту и, обмирая от счастья, видит лик синеглазого Христа. Иногда она слышит, как змей зовет ее шепотом, но ей ничуть не страшно. Ей знаком этот враг рода человеческого — он является миру не впервые.

Стелла все так же сильно любит мужа и детей, но стала отдаляться от них, между ними словно опустилась голубая завеса. Уилл не отходит от Стеллы и любовно-внимателен к ней: заметив, что у нее сохнет кожа на руках, привез из Колчестера бутылочку лосьона «Ярдли».

Иногда она кладет его голову к себе на плечо и нежно баюкает, точно это он болен, а не она. Стелла отнюдь не поглупела, она прекрасно видит, что отношения Уилла и Коры запутались, и жалеет мужа. «Мой любимый ее, а она его», — без тени обиды пишет она в голубой тетради.

— Когда вернется Кора? — спрашивает Стелла в тот вечер, выплетая на пальцах узоры из голубой ленты. — Когда она уедет из Лондона? Я так соскучилась по вашим с ней беседам!

На сцену зала заседаний в Майл-Энде вышла чернобровая женщина в темном платье. Кроме нее, на сцене никого не было. Женщина окинула добродушным взглядом малочисленную публику. Около сотни мужчин и женщин собрались под белыми сводами зала. Зрители перешептывались: перед ними стояла Элеонора Эвелинг Маркс, не только дочь, но и помощница знаменитого отца.

Был среди зрителей и Эдвард Бертон, запыхавшийся от ходьбы; вдобавок ему казалось, что он тонет в ставшем слишком большим зимнем пальто. Рядом с Бертоном ерзала Марта.

— Мы с ней как-то встречались, — с улыбкой призналась она. — Она попросила называть ее Тасси, как зовут ее друзья.

По собственной воле Бертон едва ли пришел бы на общее собрание Социалистической лиги, но отказать Марте было невозможно.

— Что толку слушать меня, — втолковывала она, наливая чай из остывающего чайника. — Что толку узнавать обо всем из вторых рук? Я пойду с вами. Прогуляемся. Нельзя же всю жизнь сидеть взаперти с чертежами.

За недели его выздоровления Земля чуть отвернулась от Солнца, прозрачный воздух так светился, что Бертону казалось, будто он смотрит на мир сквозь натертое до блеска стекло. Недавно его осенило, что если за последнее время тело его устало, то ум — в кои-то веки! — ничуть: Сэмюэл Холл пробудил его от долгого сна. Эдварду не верилось, что многие годы он безропотно занимал отведенное ему место, был винтиком в гигантском механизме Лондона, перемалывающем жизни, разносящем недуг по артериям каналов и дорог, накапливающем яд в полостях фабрик и залов. Город казался ему теперь бьющимся в конвульсиях организмом, который медленно оправляется от лихорадки. С недавних пор Эдвард бодрствовал — с болью и тревогой. Он ел хлеб — и думал об умирающих рабочих, которые от рассвета до заката трудятся на мукомольных заводах; смотрел, как мать сшивает лоскутки, — и понимал, что жизнь ее стоит дешевле кирпичей мостовой; хозяин дома поднял арендную плату — и Бертон понимал, что виновата в этом вовсе не жадность домовладельца, то был всего лишь очередной симптом недуга. Он вспоминал треснувший череп Сэмюэла Холла, и жалость заглушала в нем остальные чувства. Кабала развратила Холла, как и всех прочих.

Новая страсть, которой пылал Бертон, была неотличима от его чувства к Марте, и он даже не пытался отделить одно от другого. С женщинами ему доводилось общаться нечасто, они были ценным призом, вокруг которого кипела борьба, но и только. Теперь же он не искал другого общества, кроме Марты, и с трудом вспоминал, как звали тех, кто толпился вокруг его стола в Холборне. Марту он воспринимал как существо иного рода — не мужчину и не женщину. Вот она стоит у окна, прижав руку к пояснице, а однажды он заметил, что платье у нее между лопаток промокло от пота, — эти воспоминания будили в нем жажду, которую ему никогда не удалось бы утолить. Марта была энергична, боевита и равнодушна к комплиментам; она ни в чем ему не уступала, смешила его, никогда не пыталась угодить и не хитрила. Эдварду казалось, будто его победил более сильный и умный соперник. И то, что Марта часто говорила о Коре Сиборн иной раз с нежностью, а иной раз с досадой, было совершенно в ее характере. Эдвард никогда не встречал никого похожего на нее и принимал ее целиком. Мать его относилась к Марте с опаской. «Где это видано, — брюзжала она, досадуя, что Марта всегда прибирала у них в квартире. — У женщины должен быть свой дом и муж в нем. Иначе она пустое место, и как ей не стыдно таскаться сюда в одиночку?»