«Я еду к единственному человеку, которому мог бы рассказать об увиденном СТРАШНОМ сне, – вдруг подумал я, отворачиваясь от проносящегося за окнами города и закрывая глаза. – Но точно понимаю, что не расскажу. Не потому что не поверит и будет смеяться, а потому что разглашение внесёт помехи в миссию…»
Именно в этот момент я внезапно для самого себя поверил, что сон не был бредовым видением. И главное, осознал: меньше всего на свете хочу, чтобы картина этого светлого и, по большому счёту, радостного города, моего Гордого, залилась дерьмом по чьей бы то ни было прихоти.
Пусть даже это намерена вытворить сама космическая тьма.
Может, совсем уж лучшим из миров реальность, проносящаяся сейчас за бортом такси, и не является, но уж какая есть.
Мой родной мир.
Кому-то же придётся схватить крышку бачка или что там подвернётся под руку, чтобы врагу дать отпор…
Почему в этот раз не мне?
* * *
Преклонив колено, я упираю приклад винтовки в плечо и касаюсь пальцем спускового крючка. Прильнув щекой к прикладу, целюсь, не через оптику, а совмещая целик с мушкой и с мишенью. Попасть я должен, разумеется, в синеокую псину, а не в аномалию.
К этой «бродячей» пришлось повернуться спиной.
Никакой оптики в данной ситуации. Оптическое увеличение, по моему разумению, благоприятно для длинных расстояний, для неторопливой, размеренной стрельбы. Тварь же возникла на дистанции даже не средней, а меньше, и до этого я её не замечал, потому что она пряталась в траве. На таком расстоянии оптический прицел критически сузит обзор, и пока будешь нашаривать цель, время для прицеливания как раз и выйдет.
Да я и не думал о возможности использовать оптику, так как ещё ни разу не присоединял прицельную трубку к винтовке, и вряд ли это удалось бы сделать за пару секунд. Прицел, предоставленный стариком, ждал своего часа в сумке.
Зверюга оказывается расторопнее «жернова», несётся ко мне шустро, с-скотина, поэтому сперва я займусь ею, ибо шанс настичь жертву у неё заметно выше, чем у движущейся изменки. К тому же что делать с перемещающимся участком изменённого пространства, я покуда решительно не представляю. Зато как бороться с живым монстром, в теории примерно понятно.
Времени на второй выстрел может не хватить, и нужно целиться наверняка, чтобы не мимо. Вот я и решаю на свою беду подпустить собачище поближе, чтобы выстрелить практически в самый последний момент… Однако, когда нас разделяет всего лишь несколько метров, наши взгляды встречаются. И я замираю за долю секунды до того, как нажать спуск. Пронзительный синий взор твари излучает магическую, магнетическую красоту и одновременно холодно-властен.
В мою голову тотчас обрушиваются потоки образов, мыслей, эмоций, хаотическая каша затмевает картину мира, я не отдаю себе отчёт в действиях… Гипноз типа, понимаю я обескураженно-отстранённо. Рвусь из-под контроля, получается опомниться, но уже поздно. Тварь ударяет лапами мне в грудь и сшибает с ног. Судорожно долбаю по ней прикладом, и не сумей я этого сделать, она вгрызлась бы точно мне в горло. Её слюнявая пасть дышит жаром и нечистотами.
Удар прикладом останавливает псину на пути к моему горлу, вынуждает отпрянуть, даже лишает части зубов. С наскока достать мою шею у монстра не получилось, и он тут же, яростно мотнув башкой, впивается мне в левый бок.
Адская, пронзительная боль дырявит тело насквозь. Я кричу, но ухитряюсь напрячься и обрушить приклад на голову зверя. Удар получается в прямом смысле убийственно-сокрушительным, раскроившим череп, но зубы продолжают находиться в моей плоти, вцепились мёртвой хваткой. Сила сжатия мало что не уменьшилась, наоборот, псина туже их стиснула за миг перед смертью… Почти не соображая под воздействием нестерпимых ощущений, перемежая низкие стоны высокими воплями, я вцепляюсь в раскроенную башку и отчаянным рывком кое-как раздвигаю челюсти. Затем толкаю труп от себя, а сам пытаюсь отползти.
Меня обдаёт леденящим морозом. Чувствую, что изменённый, невообразимо перестроенный участок пространства, не пожелавший быть верным константному местоположению, подкрался и теперь совсем рядом… Кочевой «жернов» валяющимся на его пути халявным мясом не побрезговал. С каждой секундой я прихожу в себя, превозмогаю боль. И осознаю, что теперь мне требуется лишь вовремя смыться, пока дрейфующий преследователь отвлёкся на оприходование зубастой падали.
Утилизирует и вновь увяжется за мной, зар-раза… Рану страшно жжёт, встать и удержаться на ногах пока не получилось. Я отползаю на карачках, стремясь убраться прочь и забиться в какую-нибудь относительно безопасную дыру.
Как назло, ни зарослей, ни сооружений поблизости не видать. Только море невысокой, по колено, сплошной травы, освещаемой солнцем. Я бросаю перед собой камушки, которыми запасся предусмотрительно, и если происходит аномальная реакция изменённых участков, избегаю их, меняя траекторию движения. Только бы не попались ещё кочующие изменки! Я не знаю точно, на сколько затянется утилизирующая заминка «жернова» и отправится ли он вслед за мной, когда покончит с бывшей собакой, но предполагаю худшее.
Посматривая искоса назад, я вижу, как вначале собачье туловище отрывается от земли, медленно закручивается внутри аномальной области, будто насаженное на гигантский вертикально поставленный шампур, вокруг некоей оси, проходящей в центре аномалии, недоступной восприятию человеческими глазами… Потом невидимые лезвия шинкуют труп зверя на кусочки, и каждый кусочек взрывается фонтанами кровяных брызг. Причём куски не отрываются от тела, а именно отрезаются, примерно одинаковой величины, методично, как опытный повар режет какой-нибудь огурец.
Я не знаю, как поведёт себя обожравшаяся изменка, потому стремлюсь удрать подальше, чтобы она потеряла мой след. Тем более что с третьей попытки мне удаётся встать с карачек, и дальше двигаюсь уже на ногах, пускай и полусогнутых.
Положительное обстоятельство – патроны у меня ещё остались. Хотя в аномалию стрелять бесполезно, но в схватках со здешней фауной они далеко не лишние.
Когда я отдаляюсь больше чем на сто шагов, ещё раз гляжу назад. «Жернов» покончил с пиршеством и сейчас замер на том же месте, словно бы заколебался в нерешительности. Я бы показал ему выставленный из кулака средний палец, но сейчас не в том положении, чтобы выделываться, еле ускользнул, и то ещё не окончательно. Да и просто так поднимать руку изнурительно для моего раненого, едва движущегося тела.
А ведь тем временем я постепенно всё больше и больше отдаляюсь от границы, отделяющей мой прежний мир от этой сумасшедшей ненормальности. Отчуждения, в котором мутируют не только живые организмы и растения, но и само пространство…
Спустя час я сижу на вершине небольшого холма. В окружающей местности пролегает речная долина, и рельеф не особенно ровный. Уровень то выше, то ниже перетекает, образуя естественные ложбины и возвышения.
Лицом я повернулся в сторону территории, с которой пришёл, и вижу стебли травы, покачивающиеся в такт пульсациям ветра, кривую дорожку примятой растительности, проделанной мной, тащившимся сюда на брюхе, на четвереньках и на полусогнутых.