Как правило, страны, стремящиеся к стабильности и равновесию, должны делать все, что в их силах, чтобы добиваться основополагающих условий мира, пока еще идет война. Когда враг все еще находится на поле боя, его сила косвенно усиливает более миролюбивую сторону. Если этим принципом пренебречь и оставить главные вопросы нерешенными вплоть до мирной конференции, то самая решительная держава окажется владельцем всех призов, с которыми сможет расстаться лишь в результате острого противостояния.
Договоренность между союзниками о целях послевоенного урегулирования или хотя бы обсуждение этих целей были особенно необходимы во время Второй мировой войны еще и из-за политики безоговорочной капитуляции, выдвинутой Рузвельтом и Черчиллем в Касабланке в январе 1943 года. Рузвельт предложил этот курс по целому ряду причин. Он опасался, что обсуждение условий мира с Германией могло бы вызвать разногласия, а он хотел сосредоточить всю энергию союзников на победу в войне. Он также хотел успокоить Сталина, отходившего от ужасов битвы за Сталинград, что сепаратного мира не будет. Но главное было в том, что Рузвельт стремился предотвратить в последующем немецкие реваншистские заявления о том, как Германию заманили хитростью в ловушку и обманом вынудили прекратить войну.
И тем не менее отказ Рузвельта обсуждать параметры послевоенного мира, пока все еще шла война, привел к тому, что, несмотря на мощное влияние Америки, к исходу войны отсутствовали такие ключевые элементы урегулирования, как баланс сил или какие-то иные критерии политических решений. Во всех тех вопросах, где действовали вильсонианские положения об основополагающей гармонии, Рузвельт сыграл огромную роль в формировании послевоенного мира. Под его эгидой в ходе ряда международных конференций были разработаны проекты компонентов сотрудничества в послевоенном мире. Речь, в частности, идет о том, что стало будущей Организацией Объединенных Наций (в Думбартон-Оксе), об основах мировой финансовой системы (в Бреттон-Вудсе). Были разработаны компоненты для решения вопросов продовольствия и сельского хозяйства (в Хот-Спрингсе), для оказания помощи и восстановления (в Вашингтоне), для решения вопросов гражданской авиации (в Чикаго)
[545]. Но при этом Рузвельт твердо стоял на своем, не желая обсуждать цели войны или рисковать нарваться на несогласие со стороны Советского Союза по этим вопросам.
Вначале Сталин воспринимал уход Рузвельта от обсуждения послевоенного устройства на геополитическом уровне как тактический маневр, имеющий целью воспользоваться его военными затруднениями. Для него война велась за создание нового и более благоприятного баланса сил после вакуума, который наступит за неминуемым развалом держав «оси». Будучи слишком традиционным политиком, чтобы ждать, когда Запад начнет ставить условия мира в зависимости от исхода военных действий, Сталин попытался привлечь Идена в декабре 1941 года к решению вопроса о послевоенном устройстве мира даже тогда, когда немецкие войска продвигались к пригородам Москвы. Вступительные замечания Сталина по этому поводу давали ясно понять, что речь шла не об Атлантической хартии. Декларации о принципах, по его словам, это нечто вроде алгебры; он же предпочитал прикладную арифметику. Сталин не хотел терять время на абстракции и предпочитал обсуждать возможные взаимные уступки, лучше всего в форме территорий.
То, что Сталин имел в виду, представляло собой простую и незамысловатую старую реальную политику, Realpolitik. Германия должна быть расчленена, а Польша отодвинута на запад. Советский Союз вернется к границам 1941 года, что конкретно означало границу с Польшей по «линии Керзона», и сохранит за собой балтийские государства — явное нарушение принципа самоопределения, провозглашенного в Атлантической хартии. В ответ Советский Союз поддержал бы любые требования Великобритании относительно баз во Франции, Бельгии, Нидерландах, Норвегии и Дании
[546] — причем все эти страны являлись британскими союзниками. Сталин рассматривал ситуацию, с точки зрения государя XVIII века: добыча принадлежит победителю.
С другой стороны, Сталин пока еще не делал заявлений по поводу политического будущего восточноевропейских стран и даже выказал неожиданную гибкость относительно границы с Польшей. Тем не менее Великобритания не могла полностью нарушить Атлантическую хартию всего лишь через три месяца после ее провозглашения. А американские руководители не стали бы особенно заниматься тем, что являлось, по их мнению, возвратом к секретным договоренностям, столь характерным для дипломатии периода Первой мировой войны. Даже с учетом этого предложенные Сталиным условия, какими бы жесткими они ни были, оказались лучше тех, что были обусловлены исходом войны, и их, вероятно, можно было бы смягчить в процессе переговоров. Иден вышел из тупика, пообещав доложить о беседах со Сталиным Черчиллю и Рузвельту и продолжить диалог позднее.
Несмотря на чрезвычайность военной ситуации, а, может быть, именно вследствие этого, Сталин вернулся к этой теме весной 1942 года. Черчилль был вполне готов воспользоваться советским quid pro quo в обмен на признание границ 1941 года. Но Рузвельт и его советники, упорно стоявшие на своем в стремлении избегать каких бы то ни было намеков на переговоры по балансу сил, отказались от обсуждения вопросов послевоенного устройства. Халл писал Черчиллю по уполномочию Рузвельта:
«…это был бы сомнительный курс отказаться от наших широковещательных основополагающих деклараций политического, принципиального и практического характера. Если будут иметь место отступления от одного-двух важных положений, как Вы это предлагаете, то тогда ни у одной из двух стран-участниц декларации не останется прецедента, на который можно было бы опереться, или постоянно действующих правил, которыми можно было бы руководствоваться и настаивать на том, чтобы и другие правительства ими руководствовались»
[547].
Сталин попытался затем довести дело до конца, направив Молотова в Лондон в мае 1942 года. На предварительных переговорах по поводу этого визита в апреле 1942 года советский посол Иван Майский выдвинул условия, которые Сталин предложил за четыре месяца до этого
[548]. Причем теперь уже Советский Союз требовал пактов о взаимопомощи с Румынией и Финляндией на послевоенный период. Учитывая, что германские армии все еще находились в глубине территории Советского Союза, это выглядело как дополнительное чрезвычайное выражение целей Сталина долгосрочного характера, хотя следовало подчеркнуть, что это было еще далеко не все. Имеется в виду, как в смысле условий, так и по существу, когда речь пошла о создании орбиты сателлитов, появившейся в конце войны в отсутствие соглашения.