Веритофобия - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Веллер cтр.№ 40

Нетерпимость к инакомыслию рождает органическое отторжение правды. Дает патологический настрой на негативное восприятие любой информации со стороны инакомыслящего. Мысль спит, когда рулит ненависть и борьба за свои интересы.

Это зеркальная симметрия: ложь оппонента и моя правда взаимно отрицают друг друга. Если одно — зло, то противоположное — добро.

Поскольку практика таки да оказывается критерием истины — оценочной истины, истины анализа и целеполагания. То по мере времени и действия результат показывает, кто из оппонентов был прав.

И тогда — с точки зрения ошибшихся: упорство оппонентов в их лжи было добром (оказалось правдой). А наше упорство в нашей правде оказалось злом: сколько дров наломали, а ничего не вышло. (Хоть коммунизм в политике, хоть споры новаторов с консерваторами в науке.)

Учитывая активность людей в достижении цели и преобразовании мира — получается так:

Победа есть правда и добро, поражение — ложь и зло. А в процессе борьбы они часто меняются местами. Такова природа-с…

Можно бороться с общественными взглядами и представлениями о разных явлениях, которые представляются ошибочными или вредными, а также аморальными. Это относится как отдельным людям, так и к большинству народа. Такова была, например, борьба с религией в Советском Союзе, особенно в первое десятилетие его существования. Религиозность обличалась как невежество и отсталость, клеймилась как классово чуждое мировоззрение эксплуататоров и эксплуатируемых, наказывалась исключением из партии или комсомола с последующим увольнением с должности или исключением из института, высмеивалась как глупость и называлась. Дети и родственники священников ограничивались в карьере, лишались права на высшее образование. Самих же священников массово репрессировали, а во время Гражданской войны чаще расстреливали как классово враждебный эксплуататорский элемент.

А религия клеймилась в газетах и речах как «поповщина», «религиозный дурман», «сказки» и «опиум для народа». Потому что религия — это плохо: она против науки, препятствует образованию, мешает построению светлого будущего, лжет про устройство мира и заставляет человека подчиняться кровососам-эксплуататорам.

Если узнавали, что человек молился в церкви, или крестил ребенка, или носит нательный крестик — такого «прорабатывали»: публично критиковали на общем собрании, уличая в чуждом мировоззрении, требовали самокритики и отречения, и определяли: изгнать из коллектива или дать испытательный срок для проверки, как он сменит свои взгляды на правильные, коммунистические, атеистические то есть.

Слово «верующий» было синонимом для: «отсталый», «темный», «малограмотный», «не наш». И граничило с понятиями: «идеологический враг», «морально чуждый», «диверсия». Короче — это плохой человек, быть таким стыдно и не надо. Исправляйся, пока не поздно. Вот такой смысл в слово вложили.

То есть на низовом и конкретном уровне вся борьба с нежелательным явлением сводится к конкретному порицающему слову, выражающему порочность нежелательного взгляда: «поповщина». Это обвинение в лицо врагу. За ним следует наказание.

Но борьба с религией в СССР велась кучкой малограмотных агитаторов, зато поддерживалась револьвером системы «наган» и пистолетом системы «маузер». Это было очень эффективно — но грубо, конечно.

Борьба же за политкорректность на Западе велась массами кандидатов в интеллектуалы во главе с квалифицированной профессурой. Там были философы, там были социологи, там были юристы, поднаторевшие в защите прав кого угодно на что угодно; а еще там были психологи, понимавшие человеческую психологию, и филологи, знавшие много человеческих и даже доселе нечеловеческих слов.

И они провели работу — кладезь наслаждений для любителей семантики и семиотики. Они стали вербально и семантически оформлять явления. Для их обозначения они изобретали и вводили в употребление новые слова, придавая им нужные, заданные коннотации. Это был революционный прорыв в области социальной лингвистики.

Скажем. В любом школьном классе новичка встречают несколько настороженно. Кто он, каков? Задира или тихоня, сильный или слабый, умный или так себе, спокойно войдет в сложившиеся отношения или начнет выступать и показывать себя? И класс незаметно и неощутимо напрягается, готовый поддержать своих и сложившийся порядок на случай какого-либо конфликта, какой-либо попытки новичка изменить то, что есть.

Это нормальная реакция любой социальной системы на введение нового члена. Реакция самосохранения. Консервативная. И каждый дорожит своим местом. Любые перемены чреваты возможными ухудшениями и сложностями, борьбой за свои интересы. Конечно тут напряжешься.

А если твоему батальону придают ударную роту? И ее гордые воины смотрят свысока на твоих бойцов, и возникают стычки самолюбивых двадцатилетних солдат, отстаивающих свою иерархию авторитетов? Любому командиру это известно.

Как встречают новых соседей, въехавших в коммуналку? Нового зека в камере? Новую семью в деревне? Неизвестного матроса в сработанном экипаже? Настороженно встречают. Присматриваются. Пробуют на зуб. Составляют постепенно мнение. И не о каждом это мнение будет положительным. Иногда и сука какая въедет, упаси боже, не зарадуешься.

Все это должно быть очевидно любому социопсихологу. Банально. Групповой консерватизм. Нормально.

А если новичков группа, и у них свои обычаи, и они все делают вместе? И не торопятся перенимать все ваши обычаи и привычки? И готовы к агрессивной реакции, если им что не нравится? Да ну их на фиг. Лучше не надо. Лучше мы без них.

А медики подтвердят: у старожилов скачет давление, часто возникает беспокойство, рассеянное внимание, понизилась работоспособность. В стрессе они, короче. И с точки зрения медицины им такое соседство не рекомендуется.

Но чернокожие мусульмане из Судана, приплывшие в Италию и перебравшиеся во Францию, замусоривают города и громко негодуют, что им дают мало всего хорошего, устраивая массовые акции недовольства. Ну, кто-то иногда кого-то изнасилует, ну, кто-то приторговывает наркотиками, ну, кто-то пописал на улице. Но многие коренные жители этой страны — ну, из того народа, который ее когда-то отвоевывал, потом строил, благоустраивал, проливал кровь и пот, хоронил предков, веками создавал ее культуру и гордится ею — да, так эти жители говорят: на хрен нам здесь эти мигранты нужны? Если они, которых мы кормим и содержим, вместо того, чтобы благодарно молчать в тряпочку, еще хамят и мешают? Им дома плохо? Так пусть сделают себе хорошо! Или живут здесь, поджав хвост, тихо!

Тут выходит вперед Политкорректность, негодующе постукивает пальцем по трибуне, и брызги изо рта летят в микрофон. Это ксенофобия, обличает Политкорректность.

А ксенофобия — это плохо. Стыдно, позорно, предосудительно, отстало, безнравственно! Это животный атавизм, недопустимый в цивилизованных людях! Это первобытный страх перед чужими. Это закрытость для нового, для открытого мира, для развития на началах всеобщего мира и сотрудничества. Ксенофобия свойственна фашизму! Разве вы фашисты?.. Ну так идите по домам и работайте над собой, чтоб больше так не говорить. Людей надо любить! Несчастным надо помогать! А не гнать тех, кому плохо.