Пока мама ужинала, я честно пыталась в очередной раз пересказать ей параграф из учебника истории, а потом еще и билет по русскому языку. Мне стало плохо. Сначала просто разболелась голова. Мама, как обычно, завелась на тему «это все твой комп», а потом вспомнила, что последние пару часов я к компу-то и не подходила. Сидела с ней на кухне и к экзаменам готовилась. Мама дала мне таблетку. Не помогло. Я честно пыталась лечь поспать, но как только закрывала глаза, видела перед собой класс, который на меня смотрит. От ужаса просыпалась. Вроде бы мама ко мне в комнату заходила, я помню ее холодные руки на моем лбу, помню, она говорила что-то успокаивающее. Потом мне начало сниться, что ко мне летит историк с огромными крыльями и тяжелым клювом долбит меня в висок. А за ним прилетает ястреб, отгоняет историка, и мне становится почти хорошо. Голова болит, но так, как будто это не моя голова. В этот момент я, наверное, очнулась, потому что смутно помню людей в белых халатах, и капельницу, и мамино заплаканное лицо. А потом опять всякая ерунда. Помню белую комнату, помню мальчика, помню, что я точно знаю, что это и есть Ястреб, а он как будто меня не понимает. Но мне так хорошо оттого, что я его увидела, что я засыпаю. Просто засыпаю. И голова уже не болит.
Витя, неизвестное число, неизвестного года
Совсем ничего не болит. Даже странно — я ведь хорошо помню, как мне в голову летело ядро. И взрыв помню.
Может, я умер, и это рай?
Думаю — и пугаюсь, что эту мысль подслушает Васса. Оглядываюсь. Ни Вассы, ни Танечки рядом нет. И Женьки нет. Я сижу в очень белом кресле в углу очень белой комнаты. В противоположном углу — еще одно такое же белое кресло. На нем сидит сердитая девочка, прижав колени к подбородку.
— Ты кто? — говорю я, но звука не слышу.
Тем не менее девочка меня понимает и отвечает:
— А ты кто?
Это очень странно. Ничего не слышно, но совершенно точно знаю, что она ответила.
— Я Витя. Шевченко. Я заболел… Мы в больнице?
Девочка, кажется, обиделась еще больше.
— Ты точно больной!
Я внимательно смотрю по сторонам. Очень чисто. И никаких теней. И даже намека нет на дверь.
— Это, наверное, обкомовская больница! — догадываюсь я. — Или даже цековская!
Девочка перестала обижаться. Теперь она очень удивлена.
— А что это?
Похоже, у нее с головой не все в порядке, что ж она таких простых вещей не знает!
— Это просто сон, — говорит девочка. — Я сплю, и ты мне снишься.
— Нет, — мне обидно, что она первая про сон сообразила. — Это мой сон! А тебя я вообще не знаю!
— Ты — Ястреб? — вдруг спрашивает девочка.
— Я кто? — у меня от удивления челюсть до пола чуть не упала.
— Я знала, что ты мне приснишься, я тебе в личку написала, а ты не ответил…
— Куда написала?
Но девочка меня не слушает, она встает с кресла и начинает рассматривать комнату. Я тоже встаю. Просто по привычке. Вроде как из вежливости.
— Напиши мне, ладно? — говорит девочка, усаживается в кресло и поджимает под себя ноги.
— Это мое место, — бурчу я.
— А, — машет она рукой, — они одинаковые.
Мы молчим. Я просто не знаю, что сказать. Сажусь в свободное кресло, и через минуту глаза начинают слипаться. Никогда не думал, что можно спать во сне…
Синичка, 13 апреля неизвестного пока года
Я открыла глаза и удивилась. В комнате был странный полумрак. Вроде б и солнце где-то светит, но в комнату не попадает. Присмотрелась и поняла — на окне висят толстенные шторы, у нас сроду таких не было.
— Маааам! — позвала я.
Получилось тихо, но мама оказалась рядом мгновенно, я даже не успела понять, откуда она взялась.
— Как же ты нас напугала, господи… — мама тихо плакала и обнимала меня.
А потом отстранилась, и я увидела ее опухшие глаза и непричесанные волосы.
— Мамочка, да что ты, ну подумаешь, голова заболела…
Мама дернулась, и видно было, что слезы она сдерживает с трудом.
— Мы еле в «скорую» дозвонились, автомат во дворе сломался, папа аж к магазину бегал…
Честно говоря, я ничего не поняла, но решила не переспрашивать. Ну видно же, переволновался человек, вот и несет ерунду всякую.
— Мам, открой окно, чего так темно? И зачем нам эти шторы?
— Шторы? — мама удивилась. — Что значит зачем? Висят и висят…
Но шторы все-таки раздернула.
И вот тут мне стало плохо по-настоящему. Компа на столе не было! Там, на его законном месте, валялась груда книг, тетрадки какие-то, бумажки…
— Мама, где комп?!
Я рывком села на кровати.
— Где что? — спросила мама.
— Вот не надо дурочкой прикидываться! — вскрикнула я. — Ты ж знаешь, у меня не от него вчера голова болела, а от экзамена.
— Какого экзамена? — мамины глаза стали размером с блюдце. — Ты о чем? И вообще, как ты со мной разговариваешь?
— Где комп?
Я вскочила и ринулась под стол, мама вскрикнула и пыталась меня удержать.
— Оля, Оленька, тебя нельзя вставать! И волноваться нельзя, ты ляг…
— Я все равно найду его!
Я кинулась в соседнюю комнату, уверенная, что родители просто переставили мой комп куда-нибудь в другое место, но по дороге остановилась. Квартира была не та. Вернее та, но какая-то странная. Такую мебель я видела дома у бабушки. Вот и ковер у нее висел на стенке, и рюмки так же стояли за стеклом.
— Мам, зачем вы мебель переставили?
— Что?
У мамы задрожали губы, и она приложила руку к моему лбу. Я скинула ее в раздражении.
— Я не больна! Куда ж вы его засунули?
Я кинулась в кухню и вот там уже всерьез испугалась. Наша красивая, яркая, желтая кухня куда-то делась. А вместо этого там стояло белое убожество. На плите красовался железный чайник, а вместо микроволновки на шкафчике торчал горшок с цветком.
— Мама, что это? На какой помойке вы его откопали?
Мама стояла в дверях, зажав рот рукой, и смотрела на меня полными слез глазами. Только сейчас я рассмотрела ее повнимательнее. То ли я так долго болела, то ли… Мама была в странном халате сине-зеленого цвета, протертых клетчатых тапках. В этом балахоне она казалась совершенно бесформенной или внезапно располневшей. И на голове у нее было что-то непонятное…
— Мама, — испугалась я, — откуда эти вещи? Что с тобой случилось?
Мама заплакала навзрыд. И оттого как она плакала, мне стало страшно. Я огляделась по сторонам, и у меня снова начал тукать висок, как будто в него кто-то бьется.