Первая мировая. Во главе "Дикой дивизии". Записки великого князя Михаила Романова - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Хрусталев cтр.№ 77

Автор Н.Н. Брешко-Брешковский написал свое произведение на основе личных наблюдений реальных событий на фронте, перечисляя многих ныне почти забытых героев.

Он приводит свои репортерские расспросы многих свидетелей боев, передавая своеобразие рядовых героев и даже кавказский акцент их слов. Так, например, из разговоров с хозяином цукерии в Тлусте-Място в Галиции выясняется, что брата царя:

«Конвой охраняет, а начальник конвоя ротмистр Бичерахов – осетин. Великий князь очень храбрый: все вперед, все вперед! А только Юзефович, полковник, начальник штаба, не пускает. “Ваше Высочества – говорит, – я вашай маменьке императрица слова дал, буду беречь ваша священии особа”… Как следует охраняет!

– Кроме конвоя, есть еще и тайная охрана?

– Есть! Четыре политических сыщик. Только он об этом ничего не знает, “Михайло”.

– Как вы сказали?

– Михайло, говорю! Наши туземни всадники так называют великий князь: “Наш Михайло”».

Н.Н. Брешко-Брешковский особо отмечал:

«Наше повествование относится к моменту, когда после успехов и неудач русская армия, освободив часть Галиции, задержалась на линии реки Днестра. “Дикая дивизия” занимала ряд участков на одном берегу, более пологом, а к другому, более возвышенному, подошли и закрепились австрийцы».

Приведем в описании Николая Брешко-Брешковского одну весьма небольшую главу «Великий князь Михаил», чтобы понять, как воспринимался наследник престола своими современниками, лучше почувствовать атмосферу тех лет. Итак, продолжаем читать некоторые места из этого произведения:

«Фельдшер Карикозов не солгал человеку с ястребиным профилем: полковник Юзефович, крепкий, приземистый, большеголовый и широкоплечий татарин, следил, чтобы во время боев великий князь Михаил не вырывался вперед и не рисковал собой.

Как только Юзефович был назначен начальником штаба “Дикой дивизии”, его потребовал к себе в Ставку Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич.

– Немедленно отправляйтесь в Киев. Вас желает видеть императрица Мария Федоровна.

В Киеве императрица, обласкав Юзефовича, сказала ему:

– Полковник, прошу Вас, как мать, берегите Мишу. Вы можете дать мне слово?

– Мое слово солдата Вашему Величеству, я буду охранять великого князя по мере сил моих…

Юзефович был верен своему слову. А держать слово было нелегко. Нужны были неустанная зоркость и внимание, настойчивость, надо было, кроме того, быть дипломатом, действовать так, чтобы, во-первых, сам великий князь не замечал опеки над собой, а во-вторых, чтобы ее – этой самой опеки – не замечали все те, перед кем можно было поставить великого князя в неловкое положение. А он, как нарочно, всегда хотел быть там, где опасно и где противник развил губительный огонь. Толкала Михаила в этот огонь отвага сильного физически, полного жизни спортсмена и кавалериста, затем еще толкала мысль, чтобы кто-нибудь из подчиненных не заподозрил, что своим высоким положением он желает прикрывать свою собственную трусость. А между тем, если подчиненные и упрекали его, то именно в том, что он часто без нужды для дела и для общей обстановки стремился в самое пекло.

Хотя польза была в том, что полки, видя великого князя на передовых позициях своих, воспламенялись, готовые идти за ним на верную смерть. Он одним появлением своим наэлектризовывал горцев. И они полюбили его, полюбили за многое: прежде всего за то, что он брат Государя и храбрый джигит, а потом уже за стройность фигуры, тонкость талии, за умение носить черкеску, за великолепную посадку, за приветливость и за то, наконец, что у него была такая же ясная, бесхитростная душа, как и у них, этих наивных всадников.

И так же просто и ясно, на виду, как под стеклянным колпаком, жил великий князь на войне. Обыкновенно генералы куда большим комфортом и блеском окружали себя.

Вся свита Михаила не превышала двух-трех адъютантов. На походах он ютился в тесных мужицких халупах вместе с офицерами, а в дни трудных зимних боев в Карпатах спал в землянках и, питаясь консервами, заболел желудочными язвами.

На длительных стоянках в городах и местечках, как то было в Тлусте-Място, он занимал две комнаты. Одна служила ему кабинетом и спальней, другая – столовой.

Сам он, кроме минеральной воды, ничего не пил, а вино подавалось для свиты и для гостей. Иногда к завтраку или к обеду приглашались командиры бригад и полков, а то и офицеры помоложе из тех, кого Михаил Александрович знал лично и по совместной службе в гвардии по черниговским гусарам, коими он командовал около двух лет в провинциальном глухом Орле, куда был сослан за свой роман с женой ротмистра Вульферта, своего однополчанина по синим кирасирам.

Теперь он был женат на бывшей мадам Вульферт морганатическим браком помимо воли своего брата – Государя и царицы-матери.

Супруге Михаила Высочайше была дана фамилия Брасовой, даже без титула – знак исключительного неблаговоления.

В этом домике под черепичной крышей, одноэтажном, наполовину выходившем во фруктовый сад, жил раньше австрийский чиновник, может быть, судья, может быть, нотариус, может быть, полицейский комиссар. С наступлением русских чиновник эвакуировался в глубь страны, дом опустел и теперь занят великим князем.

Сегодня, кроме адъютантов и дивизионного священника, приглашен к завтраку еще и Юзефович…

Скромные закуски вытянулись на тарелках и блюдах от края до края между приборами: масло, сыр, ветчина, редиска, холодное мясо. Старый придворный лакей, бритый и важный, в серой тужурке с металлическими пуговицами, больше идущий к дворцовым амфиладам, чем к этой низенькой комнате, вместе с другим лакеем, помоложе покрыл весь стол громадным куском кисеи. Так уже было заведено в летнее время: перед тем как садиться, когда кисея из белой превращалась в черную, густо облепленную мухами, – великий князь с одной стороны, а с другой кто-нибудь из адъютантов: ротмистр Абаканович или полковник барон Врангель – быстро и ловко свертывали кисею, и все мухи падали в мягкую прозрачную западню. Лакей уносил жужжащую кисею. Священник, обернувшись к иконе, читал молитву, Михаил Александрович занимал председательское кресло, и все рассаживались вдоль стола.

Так было и на этот раз.

И на этот раз, как всегда, великий князь, по врожденной застенчивости своей, не овладевал разговором, как старший по чину и по положению, а вопреки этикету, к нему обращались и его занимали.

Священник с длинными, светлыми волосами и светлой бородой, выжав на сардинку пять-шесть лимонных капель, повернул свою иконописную голову к Михаилу:

– Ваше Императорское Высочество, приходилось Вам когда-нибудь встречать германского кайзера Вильгельма?

Бледное, нежное лицо Михаила вспыхнуло. Он всегда вспыхивал, с кем бы ни говорил, будь это даже простой всадник. Непонятная застенчивость в этом более чем светском человеке, атлетически сложенном, стальными пальцами своими рвавшим нераспечатанную колоду карт и гнувшим монеты. Необычайную силу свою он унаследовал от отца, Александра III. Но, увы, не унаследовал отцовской силы воли и умения властвовать. Наоборот, у Михаила было отвращение к власти, а царственным происхождением своим он тяготился.