Первая мировая. Во главе "Дикой дивизии". Записки великого князя Михаила Романова - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Хрусталев cтр.№ 150

Страница

1-го марта. Местечко Копычинце (название это не следует разглашать). – Дорогая моя Наташечка, продолжаю тебе писать после двухдневного перерыва. Я сегодня очень расстроен, узнав сегодня от тебя, что ты заболела и второй день уже лежишь. Бедная моя душечка, и при этом эта пытка быть в разлуке с тобой, как все это тяжело и невыносимо грустно. Я надеюсь, что это не бронхит, а просто простуда, которая скоро пройдет. Где ты так могла простудиться? Теперь будь осторожна и пробудь лучше несколько лишних дней в постели, кроме того, это просто полезно немного отдохнуть, потому что ты слишком постишься и утомляешься, когда бываешь в Петрограде. – Моя обычная боль в правой стороне желудка почти ежедневно дает о себе знать, но все-таки понемногу уменьшается. Это несносная вещь, которая мне мешает и вообще расстраивает. К сожалению, это в связи с нервами, которые делают с человеком все что хотят, и сила воли тут ни при чем. В Брасове я начал себя чувствовать хорошо (в первый раз после дифтерита), но, к сожалению, мы там так недолго оставались, что я не успел, как следовало окрепнуть и, возвратившись в неблагоприятные за все последнее время гатчинские условия, снова начал чувствовать себя хуже. Грустно, что нельзя жить спокойно и по-человечески в этом милом местечке, и жалко, что ты его разлюбила, но ввиду этих обстоятельств придется покинуть этот родной уголок; мы поедем туда, куда тебе больше захочется. Я так желал бы тебя видеть наконец совсем счастливой, удовлетворенной и спокойной, да! больше (так в письме. – В.Х.) всего на свете. – Сегодня выехал первый курьер из Гатчины, и я жду с огромным нетерпением весточку от тебя, только боюсь, что она будет очень коротенькая из-за твоей болезни. Я также очень рассчитываю, что ты мне пришлешь фотографии от Кодак, а, главным образом, твои портреты от Боассона, которые меня страшно интересуют. – На сегодня я кончу, время пить чай, а потом и спать, завтра продолжу. Спокойной ночи, моя Наташа, крепко жму тебя и нежно целую.

2 марта. – Жду твою телеграмму; так так надеюсь, что ты себя чувствуешь сегодня лучше, моя дорогая Наташечка. – Чтобы не забыть, напишу сейчас относительно сына Крачковского. За несколько дней до моего отъезда я был у Михневича (начальника Главного штаба) и сказал ему, что, вероятно, в скором времени молодой Крачковский будет призван на военную службу, что здоровье его очень слабое, нести строевую службу он не сможет, а поэтому прошу его устроить хотя бы в качестве писаря в Главном штабе. Он мне обещал так сделать, только для этого нужно, чтобы Крачковский заблаговременно явился бы к Михневичу, как только он узнает о своем призыве на службу. Пожалуйста, передай все вышесказанное Вере Николаевне теперь же. В последние дни до моего отъезда была большая суета, и я совсем забыл об этом, ибо мог бы сам передать это дело по телефону.

В день отъезда из Каменца мы во второй раз поехали на кабанов. Охота была в имении Крупенского, кто он не знаю, его не было там. Ехали мы всего 15 верст на автомобиле, затем по имению на лошадях верст 7. Всего было пять номеров, четыре загона; стреляли все, кроме меня, ко мне выходил кабан, я даже целился, но мелкий лес был такой густой, я был уверен, что пуля до него не долетит и поэтому решил не стрелять. Местный доктор убил небольшую свинью, которая имела вид домашней – черная с белыми пятнами; губернатор и Керим ранили по кабану. Погода была отвратительная: ветер, холод и темнота. Я вернулся обратно с головной болью. После обеда я поехал прощаться с Лечицким, и затем с поездом отправились в Гусятин в штаб VII армии, куда прибыли на следующее утро и завтракали в штабе армии с генерал-адъютантом Щербачевым, хороший, энергичный генерал и симпатичный человек. Днем оттуда выехали сюда по железной дороге и через полтора часа были уже здесь. Дом, в котором мы, т. е. [Н.А.] Врангель, [И.И.] Воронцов [-Дашков], Керим [Эриванский], [В.А.] Вяземский и я, помещаемся, вполне приличен, стоит на большой дороге Тарнополь – Залещики, в самом мес. Копычинце. Конечно, местечко это загажено страшно и переполнено, дороги в данный момент очень и очень трудно проходимы из-за глубокой грязи, а главным образом снега, которого мало, но местами небольшие, но крепкие заносы. Пока это не исправится, мне приходится сидеть дома, разъезжать почти невозможно. Мои три дивизии находятся в резерве и довольно далеко отсюда. Последние дни аккуратно читаю «Новое Время». – Сегодня прочел статью Меншикова «Дума в опасности». К сожалению, книг читать не успеваю, т. к. накопились разные бумаги, которых много и надо раньше с ними покончить. – Пока кончу и сфотографирую мои две комнаты. – Твоей телеграммы пока все еще нет, а уже половина третьего.

4 марта. – Моя нежная Наташечка, вчера я получил от тебя две телеграммы, в первой, которая пришла около 6½ ч., ты написала, что Джеку совсем плохо, а во второй, которую я получил в 11 ч. веч[ера], ты меня извещаешь о его смерти. Наташа, это известье меня просто ошеломило, мне не верится, что мы могли так неожиданно потерять нашего горячо любимого и преданного Джека. Не скрою от тебя, что я в данный момент страшно плачу и не могу выразить тебе всю ту грусть, которую я переживаю, и она тем более сильна, что мы так далеко друг от друга. Ты телеграфируешь: «Бедный Джек умер сегодня 6 ч. вечера, наш старый добрый друг, проживший с нами все лучшие годы нашей жизни». Вот уж действительно наш старый добрый друг; я никогда не видел более преданного и который признавал бы исключительно своих двух хозяев и больше никого. С ним связана вся наша жизнь, т. к. он всюду нам сопутствовал, я почти не могу вспомнить места, где бы он не был вместе с нами. Боже мой, как грустно, как ужасно тяжело! Осталось одно воспоминание о нем. Но он был счастлив у нас, и мы его всячески баловали, всегда любили и ценили, как нельзя больше. К счастью, наш дорогой Джекандуля был снят почти на каждой карточке, это хоть маленькое утешение. Моя душечка Наташа, если б ты знала, как мне за тебя тяжело; я знаю, что ты теперь испытываешь, потому что сужу по себе. Помни всегда, всегда, что мои мысли, весь смысл моей жизни, вся моя любовь, наконец, все мое существо, все сосредоточено вокруг тебя, и только тебя одной. Скажи мне, что ты в этом убедилась, знаешь и чувствуешь, что это так! – Ах, это проклятая война, сколько она принесла и принесет бед и горя. Мое самое большое горе это быть в разлуке с тобой. Меня охватывает постоянно какой-то страх и невозможная тоска, и то и другое чувство настолько сильно, что выразить словами не могу. Нет, Ангел мой, без тебя и вдали от тебя я жить не в силах, не могу! – Когда же кончится эта пытка? – Я недавно послал тебе телеграмму, в которой советую положить бедного Джека в свинцовый ящик. Это удобно по той причине, что, если мы впоследствии переехали бы из Гатчины, можно будет легко отрыть этот ящик и перевезти его куда угодно. Я надеюсь, что ты так и сделаешь, т. е. заказала такой ящик. – Как твое здоровье, меня это тоже волнует; страшно надеюсь, что сегодня ты здорова, только не выходи из дома раньше полного выздоровления, а то легко опять заболеть. В Гатчине был солнечный и, как ты телеграфировала, первый весенний день, а здесь, несмотря на юг, страшная сырость, неба не видно, беспросветная, нависшая белая масса. Я солнце видел в последний раз в среду, 17 февраля, когда мы были в Киеве, вот уже две с половиною недели, а мне кажется, что, по крайней мере, месяц прошел с тех пор, как мы расстались. По приезде в Гатчину успела ли ты покататься или погулять? Катаются ли дети с горки, много ли снега или он немного уменьшился? – Я так ясно все себе представляю, наш милый садик и уютный дом и последовательно, что в нем делается каждый час. Боже мой, что за мука не быть дома, т. е. с тобой. Когда будет хорошая и нехолодная погода, то разреши детям покататься с горы в царском саду с матросами, тем более, что теперь осталось всего несколько дней до окончательного таяния снегов, это для них такое удовольствие; обратно они могут прийти пешком, тогда нет опасности им простудиться.

Страница