— Н-да! — вздохнув, сказал подрядчик. — Это... не мешает! То
есть — чтобы подумать! Это слова... от ума!
— Разве наше дело понимать? — сказал русый парень, тряхнув
головой. Ему уже скучно стало говорить с Фомой; он заподозрил его в нежелании
дать на водку и сердился немножко.
— Вот то-то! — поучительно сказал Фома, довольный тем, что
парень уступил ему, и не замечая косых, насмешливых взглядов. — А кто
понимает... тот чувствует, что нужно — вечную работу делать!
— Для бога, значит! — пояснил подрядчик, оглядывая мужиков,
и, благочестиво вздохнув, добавил: — Это верно, — ох, верно это!
А Фома воодушевлялся желанием говорить что-то правильное и
веское, после чего бы все эти люди отнеслись к нему как-нибудь иначе, — ему не
нравилось, что все они, кроме русого, молчат и смотрят на него недружелюбно,
исподлобья, такими скучными, угрюмыми глазами.
— Нужно такую работу делать, — говорил он, двигая бровями, —
чтобы и тысячу лет спустя люди сказали: вот это богородские мужики сделали...
да!..
Русый парень с удивлением взглянул на Фому и спросил:
— Волгу, что ли, нам выпить? — А потом фыркнул, покачал
головой и заявил: — Не сможем мы этого, — полопаемся все!..
Фома сконфузился от его слов и посмотрел вокруг себя: мужики
улыбались хмуро, пренебрежительно. Эти улыбки кололи его, как иглы.
Какой-то серьезный мужик с большой сивой бородой, до этой
поры не открывавший рта, вдруг открыл его, подвинулся к Фоме и медленно
выговорил:
— А ежели нам и Волгу досуха выпить да еще вот этой горой
закусить — и это забудется, ваше степенство. Всё забудется, — жизнь-то длинна...
Таких делов, чтобы высоко торчали, — не нам делать...
Сказал и, сплюнув под ноги себе, равнодушно отошел от Фомы,
войдя в толпу, как клин в дерево. Его речь окончательно пришибла Фому: он
чувствовал, что мужики считают его глупым и смешным. И, чтобы спасти свое
хозяйское значение в их глазах, чтобы снова привлечь к себе уже утомленное
внимание мужиков, он напыжился, смешно надул щеки и внушительным голосом
бухнул:
— Жертвую, — на три ведра!
Краткие речи всегда более содержательны и способны вызвать
сильное впечатление. Мужики почтительно расступились перед Фомой, низко
кланяясь ему и с веселыми, благодарными улыбками благодаря его за щедрость
дружным, одобрительным гулом.
— Перемахните-ка меня на берег, — сказал Фома, чувствуя, что
вновь возникающее возбуждение недолго продержится в нем. Какой-то червь сосал
его сердце.
— Тошно мне! — сказал он, придя в избу, где Саша, в нарядном
красном платье, хлопотала около стола, расставляя на нем вина и закуски. —
Александра! Хоть бы ты что-нибудь сделала со мной, что ли... а?
Она внимательно посмотрела на него и, севши на лавку плечом
к плечу с ним, сказала:
— Коли тошно — значит, хочется чего-нибудь... Чего тебе
надо?
— Не знаю я! — грустно качнув головой, ответил Фома.
— А ты подумай...
— Не умею я думать...
— Эх ты, дитятко! — тихо и пренебрежительно сказала Саша,
отодвигаясь от него. — Лишняя тебе голова-то...
Фома не уловил ее тона, не заметил движения. Упираясь руками
в лавку, он наклонился вперед, смотрел в пол и говорил, качаясь всем корпусом:
— Иной раз думаешь, думаешь... всю тебе душу мысли, как
смолой, облепят... И вдруг всё исчезнет из тебя, точно провалится насквозь
куда-то... В душе тогда — как в погребе темно. Даже страшно... как будто ты не
человек, а овраг бездонный...
Саша искоса взглянула на него и вполголоса задумчиво запела:
Эх, и дунет ветер-туман со моря пойдет...
— Кутить я не хочу... Всё одно и то же: и люди, и забавы, и
вино... Злой я становлюсь — так бы всех и бил... Не нравятся мне люди... Никак
не поймешь — зачем живут?
Ой, и тошно без тебя мне, милый, жить...
— пела Саша, глядя в стену пред собой. А Фома всё качался и
говорил:
— Однако — все живут, шумят, а я только глазами хлопаю...
Мать, что ли, меня бесчувственностью наградила? Крестный говорит — она как лед
была... И всё ее тянуло куда-то... Пошел бы к людям и сказал: «Братцы,
помогите! Жить не могу!» Оглянешься — некому сказать... Все — сволочи!
Фома крепко, неприлично выругался и умолк. Саша, оборвав
песню, отодвинулась еще дальше от него. Бушевал ветер, бросая пыль в стекла
окон. На печи тараканы шуршали, ползая в лучине. На дворе жалобно мычал
теленок.
Саша с усмешкой взглянула на Фому и сказала:
— Вон еще один несчастненький мычит... Шел бы ты к нему;
может, споетесь... — И, положив руку на его кудрявую голову, она шутливо
толкнула ее. — Чего ты скрипишь? Гулять тошно — делом займись...
— Господи ,— качнул головой Фома, — трудно говорить так,
чтобы понимали тебя... трудно! — И с раздражением он почти закричал: — Какое
дело? Что оно, дело? Только звание одно — дело, а так, ежели вглубь, в корень
посмотреть, — бестолочь! Какой прок в делах? Деньги? Много их у меня!..
Задушить могу ими до смерти, засыпать тебя с головой... Обман один— дела эти
все... Вижу я дельцов — ну что же? Нарочно это они кружатся в делах, для того,
чтобы самих себя не видать было... Прячутся, дьяволы... Ну-ка освободи их от
суеты этой, что будет? Как слепые, начнут соваться туда и сюда... с ума
посходят! Ты думаешь, есть дело — так будет от него человеку счастье? Нет,
врешь! Тут — не всё еще!.. Река течет, чтобы по ней ездили, дерево растет для
пользы, собака-дом стережет... всему на свете можно найти оправдание! А люди —
как тараканы — совсем лишние на земле... Всё для них, а они для чего? В чем их
оправдание?
Фома торжествовал. Ему показалось, что он нашел что-то
хорошее для себя и сильное против людей. Он громко смеялся.
— Голова у тебя не болит? — заботливо спросила Саша,
испытующим взглядом глядя в лицо ему.
— Душа у меня болит! — азартно воскликнул Фома. — И оттого
болит, что — не мирится! Давай ей ответ, как жить? Для чего? Вот — крестный, —
он с умом! Он говорит — жизнь делай! А все говорят — заела нас жизнь!
— Слушай! — серьезно сказала Саша. — По-моему, надо тебе
жениться — вот и всё!
— Зачем? — передернув плечами, спросил Фома.
— Хомут тебе надо...
— Ладно! Живу с тобой... Чай, ведь все вы одинаковы? Одна
другой не слаще... До тебя была у меня одна, — из таких же. Нет, та по своей
охоте... понравился я ей, она и... Хорошая была... А впрочем, — всё одно, то же
самое, совсем как у тебя, хоша ты ее краше... Но — барыня одна приглянулась
мне... настоящая барыня, дворянка! Говорили, гуляет... До нее не достиг...
Н-да-а... Умная, образованная, в красоте жила... Я, бывало, думал — вот где
отведаю настоящего-то!.. Не до-стиг... Может, если бы удалось, — другой бы
оборот всё приняло... Тянуло меня к ней... А теперь вот — залил ее вином —
забываю... И это нехорошо... Эх ты, человек! Подлец ты, если по совести
сказать...