Судьба-злодейка - читать онлайн книгу. Автор: Александр Панкратов-Черный cтр.№ 27

Оператор Дильшат Фатхулин, который до этого много работал с Михаилом Швейцером, все время придумывал разные эффекты со светом. Какие-то предметы перекрывал, освещал только необходимый нам угол, потому что на все пространство света не хватало.

Помню, в год съемок исполнилось 2700 лет мусульманскому кладбищу. По мусульманской религии там было запрещено снимать – это память предков. А мне мулла разрешил, и мы сняли на кладбище одну сцену. Даже на хачкар, надгробный камень, у меня актер садился. Материал был суперинтересный.

Мне нужна была большая конница на побережье, а мне дали только дюжину всадников. Мы с оператором придумали, как выйти из положения. Поставили камеру в центре, а по кругу пустили всадников, которые на ходу должны были переодеваться. Скачут перед камерой белогвардейцы, мы их снимаем крупным и общим планом. Потом, когда они перемещаются за камеру, накидываем на них бурки. Они выскакивают перед камерой уже в бурках в образе красноармейцев. Мы снимали против и по часовой стрелке – вот так у меня получался бой.

Парохода мне тоже не дали (за аренду требовали сумасшедшие деньги), поэтому мы нашли старую-старую баржу и Женя Черняев ее задекорировал под «корабль дураков». Образ корабля нашли замечательный – в этом были и трагизм, и фарс.

А скандал с директором все же случился: пропали два вагона с лесом – как снимать без декораций! Я готов был свернуть экспедицию. Но Женя Черняев сказал:

– Я все сделаю.

Он ездил по аулам и собирал какие-то палки, чтобы построить декорацию. Щитами от партикаблей для осветительной аппаратуры закрывал крышу павильона – хватало только на одну сторону. На одной стороне сняли – эти щиты переносились на другую, то есть выкручивались как могли. Спасибо таланту моих потрясающих художников и рабочих – настоящих мастеров своего дела. Они находили выход из любого положения.

А за три дня до окончания съемок директор Семен Кутиков прибежал в мой номер гостиницы в Дербенте с бутылочкой коньяка и черной икрой:

– Саша, надо поговорить.

Кто-то из группы доложил на «Мосфильм», что лес исчез, и должна была приехать комиссия, чтобы разобраться в ситуации. У меня по сценарию эта декорация (два вагона леса) должна была сгореть в последний съемочный день. И директор меня просит:

– Сожги декорацию завтра.

– Зачем?

– Послезавтра приезжает комиссия.

Я говорю:

– Нет, не могу.

Тогда он разводит руками и говорит:

– Ну все, значит, меня посадят.

То есть комиссия увидит, что леса нет. И на следующий день я назначаю съемку. Благо что все актеры были на месте. А у меня вместо бревен только палки, которые нашел Женя Черняев. Мы с трудом выпросили четыре камеры, чтобы снять эту сцену: палочки вспыхнут, сгорят – одной камерой не успели бы снять. Приехали ребята-операторы, друзья Дильшата. Расставили точки, определили, что крупно снимать, что общим планом. Все сняли с массовкой. Сгорела декорация. Приезжает комиссия, изучает пепелище и возмущается:

– Двух вагонов леса мы здесь не видим.

Я говорю:

– Если сомневаетесь, посмотрите материал.

Они посмотрели: мы сняли полноценный объемный пожар. В общем, спас директора от тюрьмы.

Потом мы встретились с Элемом Климовым. Он с грустью мне сказал:

– Да, Саша, ты пережил многое.

И действительно, после этого фильма я начал седеть.

Я придумал несколько приемов, чтобы снять некоторые сцены с минимальными затратами. Смену времен года решил снимать из одного павильона, меняя вид за окном. Так, за одну панораму проходил год жизни героев. Панорама начиналась, Невзоров и Ртищев играли в карты, камера направлялась на окно – там весна. Панорама продолжалась, герои по-прежнему играли в карты, но одеты были уже по-другому, камера опять направлялась на окно – там уже лето, потом – осень и, наконец, зима. Пока камера была направлена на окно, герои переодевались, часть мебели убирали из кадра. Наступала зима, и мебель исчезала совсем, потому что нужно было топить печку. Все это было снято одним кадром. К сожалению, по распоряжению Госкино эту панораму пришлось вырезать.

В целом Павленок вырезал из фильма семьсот пятьдесят метров – это двадцать пять минут экранного времени.

Была снята, а потом вырезана интересная метафорическая сцена на эмигрантском пароходе, когда покидающие родину молятся на иконостас, а икон не видят – видят только оклады, сквозь которые просвечивают небесные звезды.

Вырезана сцена в кафе, где Бурлюк читает свои стихи. Вдруг выходит огромный поэт и на вытянутой руке несет маму – маленькую старушку. Говорит:

– Мама!

И читает. Зал начинает свистеть. Он:

– Тыр-пыт-выр-мыр…

Ему кричат:

– Уходи со сцены!

А он:

– Мама! Не обращай внимания.

То есть он для мамы читает, а мама сидит и плачет, умиленная.

Вырезали цыганку в исполнении Натальи Крачковской, она сыграла замечательно. Цыганка предсказывала Невзорову весь его путь. Сначала на эту роль я пригласил Галину Борисовну Волчек. Она прочитала сценарий и сказала:

– Да, Саша, я не ожидала, что ты обо мне такого плохого мнения…

– Почему же, Галина Борисовна? – искренне удивился я. – Наоборот, я думаю, что вы талантливая актриса и у вас таких ролей еще не было.

Она ответила:

– Но твоя цыганка же с клыками…

– У Толстого так написано… – возразил я.

– Хочешь, чтобы меня, Галину Волчек, руководительницу театра «Современник», увидели с клыками? Я что – хищница какая?

И отказалась, ну и роль была небольшая. Я на Галину Борисовну не в обиде. Вместо нее сыграла Наталья Крачковская. Снимали мы в подземелье, там организовали цыганский табор с кузницами и лошадьми – необычные были съемки. Но Павленок заставил вырезать эту роль целиком.

Получив очередные правки, помню, я с возмущением сказал Павленку:

– Вы что, хотите, чтобы я пленку вдоль разрезал? Ну куда еще больше резать…

Пять с половиной лет я пробивал этот фильм, ходил по коридорам «Мосфильма» мрачный, злой, заросший – «черный» был действительно, ни с кем почти не разговаривал, и уже поговорка начала ходить по «Мосфильму»:

– О, Ибикус идет.

Это в африканских племенах есть такой символ смерти – заросший череп.

Несколько раз пришлось переснимать финал фильма. Первый финал был таким: пристанище Невзорова сгорело, осталась одна только лестница; на пепелище сидят Ртищев с Тепловым (Самойлов со Щербаковым), обгоревшие, оборванные, и говорят: