Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве. 1953 - начало 1980-х гг. - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Козлов cтр.№ 16

С начала 1952 г. оперативная информация начинает походить на хронику боевых действий. На фоне постоянных столкновений группировок заключенных, дестабилизировавших и без того напряженную обстановку в лагерях, начались прямые протестные выступления лагерного населения. 19 января 1952 г. все в том же Камышевлаге произошла «волынка и вооруженное нападение на надзорсостав» ⁷⁴. При попытке «изъятия и водворения в карцер» заключенного, наказанного «за дерзость и обман начальника лаготделения» 30 заключенных набросились на надзирателей с выломанными из нар досками. Массовые беспорядки удалось прекратить. Заключенных выгнали к воротам лагпункта, положили на снег и избили⁴

22 января 1952 г. в 6 (Экибастузском) лагерном отделении Песчаного лагеря оуновцами на фоне массовых убийств заключенных, заподозренных в связях с администрацией, МВД и МГБ, была организована массовая волынка, сопровождавшаяся антисоветскими выкриками и требованиями ослабления режима для особого контингента⁵. Волну убийств удалось остановить только 18 марта, да и то после вывоза в другие лаготделения и лагеря 1200 человек «более активного уголовно-бандитствующего элемента» ⁷⁵. 18 марта в 1 лаготделении Горного лагеря произошло «разоружение конвоя с намерением поднять вооруженное восстание в Норильске» ⁷⁶.

Консолидация заключенных, выходящая за рамки обычного криминального «группирования», организация демонстративных массовых акций протеста коснулись не только «западников» и не только особых лагерей. Заключенные ИТЛ попытались применить голодовку как метод борьбы за свои права. 5 февраля 1952 г. в Воркуто-Печорском ИТЛ заключенные, содержащиеся в бараке № 2 режимного лагпункта № 15, при переводе их в другой барак оказали сопротивление лагерной администрации. При этом разобрали печь и нары и забросали надзирателей кирпичами и досками. Для прекращения беспорядков было применено оружие, в результате чего четверо заключенных получили легкие ранения. После этого 450 человек объявили голодовку в знак протеста против «необоснованного водворения их на строгий режим и грубого обращения с ними лагерной администрации». ⁷⁷ 3 сентября 1952 г. аналогичные события, хотя и не столь массовые, произошли в Дальнем лагере. В знак протеста против несправедливого водворения в штрафной барак 64 заключенных, осужденных за контрреволюционные преступления, отказались от приема пищи и не вышли на работу¹.

В январе 1953 г. в спецзоне отдельного лагерного пункта № 21 Вятлага попытка «изъятия» шестерых штрафников привела к массовому столкновению заключенных с надзирателями и охраной. При подавлении массовых беспорядков было применено оружие, четверо заключенных получили легкие ранения. За этим, на первый взгляд, вполне заурядным маленьким бунтом, в действительности стояли новые явления и процессы. Выяснилось, что организаторами выступления были, как сообщал первый заместитель начальника ГУЛАГ А.З.Кобулов, «бывшие подполковники Советской Армии». У одного из них, осужденного «за расхищение социалистической собственности на 25 лет ИТЛ», обнаружили рукописный текст Евангелия и стихотворение с призывом «с оружием в руках бороться против красной сатаны». Во время волнений он призывал заключенных "лучше умереть стоя, чем жить на коленях". Другой, осужденный на 10 лет «за дезертирство из воинской части и подделку отпускного удостоверения», а уже в лагере - за побег с разоружением охраны на 25 лет, до беспорядков неоднократно от имени заключенных, «не стесняясь в выражениях, писал в центральные органы заявления, что лагерная администрация их грабит, избивает и т.д.».

Гулаг смутно чувствовал новые угрозы и вызовы со стороны сообщества заключенных. В каком-то смысле, речь шла об исчерпании сталинского потенциала покорности. Но не только об этом. Как это фактически следовало из выступления министра внутренних дел СССР Круглова на совещании начальников режимно-оперативных отделов ИТЛ в марте 1952 г., Гулаг, в том виде как он сложился во время и после войны, уже исчерпал свои возможности. «Прошло то время,- делился со своими подчиненными министр,- когда было достаточно построить железную дорогу, положить рельсы, чтобы иметь положительную оценку работы. А теперь мы должны построить комбинат, сами должны его укомплектовать и выпускать продукцию. Появились сложные механизмы, поэтому у нас повысился спрос на специалистов, в том числе из числа заключенных. Заключенные сейчас работают в промышленном производстве, в различных хозяйствах, а это значит, что уровень организации производства должен быть значительно выше. Отдельные лагери строят целые заводы. А разве такой лагерь, как Черногорский, может построить завод? Естественно, нет. Раз для руководителей этого лагеря устранение уголовного бандитизма является сложным делом, то где им построить силами таких заключенных завод... Мы силами заключенных все оборонные стройки ведем - и надземные и подземные. Если развалим лагерь - с кем же будем работать?»¹

За красноречивыми пассажами об опасности развала и отсутствии порядка в лагерях последовали упреки: «Каждое утро приходишь на работу и начинаешь читать шифровки и сообщения: в одном месте -побег, в другом - драка, в третьем - волынка. Вы думаете, что в этом нет ничего особенного, а это приводит к дезорганизации работы Министерства». ⁷⁸ В конечном счете, Круглов зафиксировал и почти сформулировал главную проблему Гулага, его конфликт с новой социально-экономической ситуацией в стране. Парадоксальным образом Гулаг как производственный институт был заинтересован в том, чтобы в лагеря попадало как можно больше нормальных людей, судимых по жестоким сталинским законам за незначительные преступления и готовых «трудиться на благо Родины» с перспективой поскорее выйти на волю. Однако, став рассадником уголовной преступности, уже пропустив через себя миллионы людей, Гулаг оброс «бандитствующими» паразитами, заболел «двоевластием», забуксовал, превратился в машину по воспроизводству и тиражированию преступности. Мало того, он, как оказалось, не сумел «атомизировать» и «переварить» даже в особых лагерях участников антисоветского сопротивления.

Невиданный ранее размах волынок, забастовок, протестов и массовых беспорядков, вспыхивавших как стихийно, так и организованных уголовными, этническими (этнополитическими) и политическими элитами Гулага, не позволял выполнять «Правительственные задания». Министр не утруждал себя вопросом о том, кто, как и почему противостоит полицейской власти в лагерях. Для него все они были «самыми отъявленными подонками человеческого общества, рецидивистами и т.д.». Но в одном он был прав. Главные противники и постоянные «сидельцы» Гулага сознательно или бессознательно начали переходить из рядов отказчиков и пассивных саботажников в лагерь тех, кто встал «на путь активной борьбы с нашими мероприятиями, т.е. с мероприятиями Советской власти»