Он помнил наизусть множество стихотворений Ахматовой. Он мог их декламировать часами. Но что-то случилось тут, он не ожидал этого – случилось нашествие: вслед за первым стали вспоминаться все сразу, без очередности, одномоментно, друг друга тесня, давя и калеча. Стив испугался. Он испугался за свою голову и Ахматову в своей голове. Словно были стихи не стихами сейчас, и уж тем более не стихами Ахматовой, а какими-то мозгоклюйными ментальными бесами, посторонними оборотнями, овладевшими формами не принадлежавшего им совершенства. Такого с ним никогда не было. И с ней (у него) – тоже. Его едва не трясло. И все-таки он взял себя в руки – он приказал себе громко: «Молчать!», нет: Shut up! – и все прекратилось.
Воздух осенний. Воздух сосновый. Перенасыщенный здесь кислородом.
Нет, не мигрень.
Вечернее солнце касалось вершин деревьев.
Сердцебиение и частота дыхания приходили в норму.
Спасибо вороне на ветке за то, что молчит.
Просто побыть.
И хорошо, что побыть.
И хорошо.
Хорошо.
Хорошо.
Просто побыть – это очень по-русски. Это быть и не быть, но с кучей нюансов. Побыть – это где-то побыть. Когда-то побыть. С кем-то побыть. Но про «побыть» врут словари. Побыть – это еще молчать ни о чем. Молчать ни о чем, думать (себе) ни о чем. Русский дзен, постигаемый лишь через опыт. К своим двадцати девяти Стив твердо усвоил: между «думать ни о чем» и «ни о чем не думать» – бездна несказанного смысла – great difference, но постичь глубину эту только русские могут. Тайну глагола «побыть» Стиву в годы его кройдонского отрочества поведала бабушка Лора, уроженка города Куйбышева, она же научила способного внука не бояться двойных отрицаний.
Урной с прахом бабушки Лоры заведует дядя Энди в Аккрингтоне. Стив никогда этой урны не видел.
Повернулся на шорох: по опавшим листьям, не боясь ничего, шустрил мимо могилы еж.
Господи, как хорошо!
Едучи сюда в электричке, Стив питал в себе дерзость прочесть на могиле Ахматовой – и обязательно вслух – свои переводы: два-три на английский. Сейчас эта идея казалась ему дикой.
Он коснулся рукой чугунного креста и негромко сказал:
– Простите.
В поселок Стив шел вдоль канавы по левой стороне шоссе. Ему хотелось, чтобы это называлось лесом, – дорожки тут не было: под ногами мох, кочки, корни сосен, черничник. С черникой он в сентябре опоздал, хотя отдельные ягоды еще попадались. Ягоды черники не столько черные, сколько синие, и называть черничник «синичником» было бы намного вернее. К черному тут пристрастны. Черная речка, черные лестницы в Петербурге, черный человек, напугавший Есенина. Однако нет черничного цвета, тогда как брусничный имеется. Стив знал: брусничного цвета был фрак Чичикова. Стиву покамест не встречалась брусника.
Он поступил по совести, по-человечески, верно, как нужно, правильно, что приехал и побыл тут по-людски. Было легко на душе, свободно.
Надо было обойти муравейник.
Стив перепрыгнул канаву и вышел один на дорогу.
Одна машина проехала. Стив до сих пор не переставал удивляться, что каждый раз еще отмечает, что ездят не по той стороне.
Почему-то ни в Европе, ни в Америке ему так не казалось, и только в России почему-то казалось именно так.
Возвращаются со Щучьего, подумал Стив… shchautsya-so-shchuchevo… со Щучьего озера.
Он и скороговорки подчинял языку, мог изловчиться: «Стоит копна с подприкопеночком, а под копной перепелка с перепеленочком».
Другая резко затормозила и остановилась шагах в десяти.
– Стив!
Это была Арина. Она вышла из машины и махала ему рукой. Стив ее сразу узнал, но что Арина, вспомнил не сразу.
– Ничего себе! Еду и глазам не верю: Стив!.. Ты куда? В город?
– Угу, – отвечал Стив в разговорной манере. – На железнодорожную станцию.
Поцеловались три раза.
– Садись. Мы тоже в город.
Молодой человек лет четырнадцати освобождал рядом с собой от курток и сумок место для Стива, внимая указаниям сидящего на переднем сиденье владельца рыжей бородки. Стив поместился. Арина, сев за руль и повернувшись к Стиву, знакомила: тот, кто с бородкой, был Влад, а это Коля, их сын. О себе Стив услышал, что он «английский поэт и большой знаток русской поэзии» и что Арина с ним познакомилась в Доме писателя на вечере его переводов. И что он тут на месяц всего и скоро назад.
Они же всей семьей ездили за грибами.
Пожав руки Владу и Коле, Стив поинтересовался:
– На Щучье?
– Не совсем на Щучье, – сказала Арина, пытаясь отогнать от лобового стекла существо, похожее на осу. – На Черное.
– На Черное?
В том, как Стив отозвался на «черное», было что-то такое, что побудило Колю весомо добавить:
– На Черное озеро, за Черный ручей.
– Интересно, в Черном озере можно купаться? – зачем-то спросил Стив.
– Осень, – сказал Влад, приоткрыв дверь. – Последние часы доживает. – Он проводил взглядом осоподобную муху, наконец изгнанную из машины. – Всё уже, откупались.
– Короче, это в лесу, – сказала Арина, поднимая стекло. – А машину, да, у Щучьего оставили, перед шлагбаумом. Ну а ты, значит, к Ахматовой? Молодец. Что же не позвонил? Мы бы тебя за грибами взяли.
Тронулись.
Стив открыл рот сказать: «Поехали!», а произнеслось невольно: «Повезло!» – что, впрочем, тоже оказалось кстати.
Арина охотно ответила:
– Конечно, повезло. Трясся бы в электричке.
– Много ли грибов собрали в лесу? – спросил Стив.
На это Коля сказал:
– Три корзины в багажнике.
– Подсосновники? Или больше груздей?
Коля хихикнул.
Арина стрельнула глазами в зеркальце заднего вида:
– Преимущественно лисички. Будку ты, конечно, уже посмотрел? Ну и как – постоял на крыльце?
Муж Влад счел нужным пояснить:
– Будка – это дача Анны Ахматовой, писательская, она ее сама называла будкой.
– Слушай, он лучше тебя знает про будку. Он Ахматову на английский переводит. Он про нее все знает.
Они въезжали в поселок.
– Там живут, – сказал Стив. – Я думал, музей. А там забор. Плохо видно.
– Блин! Ты испугался забора? – воскликнула Арина, всплеснув руками и снова схватившись за руль. – Приехал в Комарово и не подошел к будке Ахматовой? Ну я на вас англичан поражаюсь!
Про англичан Стива задело. Он хотел сказать о надписи, которую прочитал на калитке: «Территория Литфонда. Посторонним вход запрещен», но промолчал. Влад что-то буркнул невнятное, Арина ему отрывисто ответила, и они стали спорить о чем-то своем – с какой стороны лучше куда-то заехать, с улицы Осипенко или Кудринского переулка. Стив молча глядел в окно. Здешние поэтессы, вероятно, думают, что Стив остерегается их, потому что они будто бы ждут от него перевода на английский их нетленных творений. Так они, вероятно, думают о Стиве. Стив догадывался, что они о нем так, вероятно, думают, но он сам не знал, правы они или нет. Со своей стороны, он не хотел давать им повода так думать о себе и сам понимал, что дает повод так думать (хотя бы некоторым). Арина повернула в Кудринский переулок.