Дива - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Алексеев cтр.№ 21

— Пургу пускать мы все умеем...

— А оторопь наводить? Человек при виде ватный де­лается, белый, как снег. Ни рукой, ни ногой. Вот что ты го стаканом стоишь как замороженный? Пей!

Зарубин послушно выпил и встряхнулся.

Чудеса!

Теперь-то я убедился, — не сразу признался попут­чик. — Ты и есть тот самый учёный. Артист почти угадал. Думал, признает, и начнётся у вас драка. Потому за тебя И иступился. Дед Мороз-то меня знает, хотя и не знает­ся. Он-то заслуженный, а я так себе, не пришей кобыле хвост... А вступился из-за жены: ведь перепугается, ког­да хлестаться начнёте. Ты же боксёр?

— Из-за чего хлестаться?

— Борута ему сказал: учёные едут диву ловить. Стрелят и в морозилку положат, к зелёным братьям, где гри­бы морозят. А Дед Мороз надежды ещё не потерял вер­нуть себе лешачиху. Вдвоём бы они весь край на уши проставили... Ну что, учёный, как я тебя раскусил?

Признаваться было нельзя ни в коем случае: вести тут летали впереди самих событий.

— Врёт твой Борута, я за медведем еду.

— Ну, как хочешь, — быстро согласился тот. — Учёному-то я бы подсказал, как эту диву изловить живьём. Для научной пользы. С учёным бы мы потолковали на самые разные темы. И про снежных людей, про русалок. Раз ты за медведем, так тебе на что?

Он явно провоцировал на признание, искушал, зло­дей! Но просто быть любознательным человеком никто не запрещал, и делу это никак бы не повредило.

— И можно изловить? — нарочито усмехнулся Зару­бин.

— Изловить можно всякую сущность, — многозначи­тельно заявил бывший егерь и потерял интерес. — Да­вай поспим. А то паром рано будет, сразу после утрен­ней дойки.

— Ты мне про Боруту не всё рассказал, — напомнил Зарубин. — Напились они молока на болоте, а дальше что?

— Да ничего особенного, — пробормотал Баешник. — Как всегда, пронесло...

— Кого пронесло?

— Столичного лекаря, естественно. Данила-то при­вычный...

Подбросил дров в костёр, улёгся у огня на подстилку из елового лапника и сразу захрапел. А Зарубин ему по­завидовал, потому что на удивление после долгой доро­ги не срабатывало обычное снотворное усталости, и даже коньяк не помогал. Напротив, всё это бодрило и вверга­ло в состояние бездумной мечтательности, которое было прервано дождливым московским утром явлением гене­рального директора. Захотел оказаться на дикой приро­де, чтобы ночь провести, да у костра — и вот тебе, пожа­луйста, всё воплотилось: глухие леса кругом, река течёт рядом и даже деды морозы ходят. Ещё бы снежного че­ловека изловить, чтоб обезопасить королевскую охоту, — и полное ощущение счастья...

— Ладно! — попутчик вдруг сел, будто ванька-встань­ка. — Так и быть, расскажу тебе про Борутушку. Всё одно не спится...

Уже перед рассветом Баешник начал задрёмывать, но ни на секунду не прерывал своего повествования. Солдатскую фляжку они

усидели влёгкую, и попутчик начал подламываться, сказывалась крестьянская натура — спать по ночам. Клюнув носом несколько раз, он встряхнулся, клятвенно пообещал историю Боруты завтра продолжить, прилёг у костра и вдруг, уже полусонный, стал вспоминать своего отца, который, оказывается, служил в конвойных. В пижменских краях тогда были лесные зоны, лес рубили зэки, и многие туземцы пошли на службу во внутренние войска. Вот и старший Баешник вкусил этого хлебушка, после чего стал мрачным, молчаливым и без явной причины однажды застрелился из служебного оружия, будучи в карауле.

Зачем всё это он вспомнил, было непонятно, посколь­ку сам вскоре опять засопел и больше уже не просыпал­ся. Однако настроил Зарубина на свои воспоминания, ко­торые напрочь отпугнули сон.

Всякий раз, когда он приезжал к отцу, они непремен­но брали удочки и шли на реку, чтобы просидеть ночь у костра. Свою родную мать Зарубин помнил очень пло­хо: родители разошлись, когда ему шёл пятый год. Мать тоже работала в лагере, познакомилась там с каким-то зэком, страстно влюбилась и, когда тот освободился, убе­жала с ним в Орловскую область. Игорь не испытывал к ней никакого притяжения, и отец говорил, это оттого, что она никогда не кормила его грудью. Будто роды были тяжёлыми, и у матери пропало молоко, так что вкуса его он не помнил, будучи полноценным искусственником.

Отец Зарубина всю жизнь прослужил в конвойных вой­сках: начиная со срочной службы охранял лагеря, этапи­ровал и ловил, если сбегали, зэков-уголовников и, не зная другой жизни, своей гордился и восхищался. Более всего любил бокс, которым занимался почти профессионально, садил на соревнования, побеждал и страстно любил воен­ную форму, ходил всегда начищенный, наглаженный, к са­погам прикручивал стальные подковки, чтоб при ходьбе цокали. Отец был урождённым вологжанином, к месту и не к месту любил повторять фразу:

— Вологодский конвой шутить не любит!

В ней, как конфета в обёртке, был упакован крутой, сильный характер неподкупного, мужественного чело­века — так казалось отцу. Да и сыну тоже, поскольку ро­дитель с малых лет стал делать из него бойца, для на­чала — боксёра. Тренировал сам, но, когда отправил жить к бабушке в Грязовец, лично записал в секцию, до­говорился с тренером и тщательно отслеживал заня­тия. В двенадцать лет Игорю сломали нос, на всю жизнь оставив опознавательный знак, и иссекли губы, поэто­му он носил усы. Отец приезжал часто, весь наглажен­ный и скрипучий, либо на каникулы забирал к себе в ла­герь, но не пионерский, водил на службу, где сам часами о чём-то разговаривал с зэками. Тогда он работал «ку­мом», то есть опером.

Таким с детства он и помнил отца, а ещё запомни­лась шевелящаяся серая масса на плацу: «звери» — так называли заключённых. Окна служебной родительской квартиры выходили на бараки и лагерный плац, поэто­му Игорь с детства больше видел «зверей», чем людей. От безликих существ, собранных в единую глиноподоб­ную массу, да ещё замкнутую заборами и опутанную ко­лючкой, исходил страх, как от сказочного чудовища. Он как дым, проникал с улицы в комнату, мешал дышать днём и заснуть ночью. Родители напитывались не толь­ко запахом колонии — вонью сапог, кислой капусты и го­речью немытых тел, — но и этим страхом, источая его потом в стенах дома. Разницы между волей и неволей не было никакой, ещё в детстве Игорю казалось, он сидит в зоне и обречён на пожизненный срок, поэтому в пять лет от роду он замыслил побег и к нему готовился. Ча­сами он сидел у окна, смотрел сверху на лагерный за­бор с проволокой, запретную зону и мысленно намечал себе путь, как бы если находился по ту сторону ограж­дения. Сидел он всегда под замком, поскольку родители опасались расконвоированных зэков, выходил на прогул­ку один раз вечером, и то в сопровождении матери. Бе­жать он собрался даже не к бабушке в Грязовец — про­сто на волю, ибо от отца уже знал, что в первую очередь всех беглых ловят у родни. Он ждал только весны, что­бы днём подтаял, а ночью замёрз снег, заваливший про­волоку-путанку между заборов, — самую опасную штуку, хотя она была про другую сторону мира, в мире «зверей», и побегу Игоря не мешала.