Эйлин - читать онлайн книгу. Автор: Отесса Мошфег cтр.№ 24

Если б такое сравнение высказал кто-то другой, оно прозвучало бы как насмешка. Но я не обиделась — лишь покраснела и рассмеялась. Ребекка засмеялась тоже, потом покачала головой.

— Я шучу, — промолвила она. — Я тоже такая. Мне плевать, что думают люди. Однако неплохо, если они о тебе хорошего мнения. В этом есть свои преимущества.

Мы смотрели друг на друга и улыбались, саркастически кивая и широко раскрыв глаза. Было ли это всерьез? Вряд ли это имеет значение. Все мое потаенное ничтожество в тот момент как будто было конвертировано в твердую валюту. Сейчас я уверена, что Ребекка видела мою браваду насквозь, но тогда я этого не знала. Я думала, что я совершенно непроницаема.

— До свидания, — сказала я, решив, что не следует быть слишком назойливой. Мы помахали друг другу руками, и Ребекка выпорхнула через кабинет в коридор, словно какая-нибудь экзотическая птица или цветок, совершенно неуместная в тусклом свете люминесцентных ламп. Я механической походкой, нога за ногу, вернулась к своему столу, стиснув ладони за спиной и насвистывая что-то неразборчивое. Мой мир полностью преобразился.

Тот день я провела, подготавливая фразы и ответы для разговоров с Ребеккой. Я была ужасно озабочена тем, чтобы произвести на нее хорошее впечатление, дабы она поняла, что я не провинциальная дурочка, какой я боялась выглядеть. Конечно же, она знала, что я провинциальная дурочка — я таковой и была, — но тогда я считала, что обманула ее своими радикальными высказываниями, нашим общим отвращением к большим бюстам, холодной мудростью моего взгляда, да и в целом своим поведением. Я совершенно не была склонна к радикализму. Я была просто несчастна. Так что я сидела за своим столом и упражнялась в совершенствовании «посмертной маски» — лицо абсолютно безразличное, ни одна мышца не дрогнет, взгляд пустой и спокойный, брови чуть-чуть сдвинуты. У меня было детское представление о том, что в разговоре с подругой лучше держать свое мнение при себе, пока она первой не выскажет точку зрения на что-либо. Сейчас это, кажется, называется выжидательной позицией. Таково странное поведение неуверенного в себе человека. Он чувствует себя более комфортно, постоянно отказываясь от любой инициативы, вместо того чтобы высказать какое-нибудь мнение или идею, рискуя, что его осудят и отвергнут. Я считала, что мне следует держать язык за зубами и казаться как можно более равнодушной, пока Ребекка, так сказать, не огласит правила нашей игры. Так что если б сейчас она спросила меня, нравится ли мне моя работа, я пожала бы плечами и ответила: «За нее платят». Если б она спросила меня о моем прошлом, я ответила бы: «В нем нет ничего достойного упоминания». Однако я намекнула бы на смерть матери, как если б это было событие, окутанное тайной, словно она погибла от рук бандитов на озаренном луной причале, точно в кино. Или как будто я сама убила мать — задушила подушкой и ни одной живой душе не обмолвилась до сего часа. Я заготовила множество наживленных крючков, чтобы подцепить Ребекку хотя бы на один из них. Если б она захотела узнать о моих интересах, моих увлечениях, я сказала бы, что читаю книги, а если б она спросила, какие именно, я ответила бы, что это слишком личное. Я заявила бы, что для меня читать — все равно что заниматься любовью, а я не из тех, кто трезвонит о каждом поцелуе. Я думала, что очень хитра. Я полагала, что Ребекка, будучи учительницей или чем-то вроде того, оценит мою высокую начитанность. Конечно, я не смогла бы по-настоящему обсуждать литературу. Для меня проще было бы беседовать о том, что действительно имело некое значение в моей жизни. «Пьешь ли ты джин?» — например. Если б она спросила, почему я этим интересуюсь, я пожала бы плечами и сказала: «Есть некая разница между людьми, которые любят джин, и людьми, которые его не любят». И в зависимости от ее ответа я охарактеризовала бы любителей джина как идиотов, или как глубоких страдальцев, или как героев. Я обдумывала все это, однако знала, что мне никогда не хватит смелости быть столь навязчивой. Ребекка, несмотря на предыдущий разговор, очень пугала меня.

— Эй, Эйлин, пора сортировать почту, — напомнила миссис Мюррей, похрустывая пальцами и посасывая конфету. Я приступила к работе, ощущая трепет в животе. Часы на стене тикали.

В тот день, по пути на рождественское представление — которое, как я все-таки припоминаю, проходило в часовне, — я завернула в женский туалет, чтобы взглянуть на свое лицо в зеркале и поправить помаду. У меня была привычка вытирать лицо рукавом свитера, чтобы убрать жир, впитавшийся в пудру. Вдоль линии роста моих волос постоянно красовался ряд прыщиков, даже после того, как в подростковые годы мне удалось подавить куда более свирепые атаки акне. Кожа у меня всегда была проблемной. Даже сейчас у меня процветает хронический дерматоз, а к третьему десятку я обзавелась «водочными угрями», хотя водку никогда не пила. Быть может, эти угри — мой крест, некое тяжкое наказание свыше. Но мне нравится, как я выгляжу сейчас. Однако тогда я ненавидела свое лицо — о, я просто страдала от его вида. Я пригладила волосы, убирая их назад, и нанесла на губы толстый слой «неисправимо-красной» помады, потом промокнула их бумажным полотенцем и осмотрела свои зубы. Они были маленькими, словно детскими, и по контрасту с цветом моей помады казались желтыми. Я редко улыбалась настолько искренне, чтобы забыть о том, что нужно держать губы сомкнутыми и никому не показывать зубы. Я уже упоминала о том, что моя верхняя губа была склонна задираться до самых десен. Мне ничто не давалось легко. Ничто.

Воспользовавшись унитазом, я обнаружила, что, к моему величайшему отвращению, ко мне явились ежемесячные «красные гости». В ретроспективе можно вообще счесть чудом, что у меня были менструации, учитывая мои истрепанные нервы и плохое питание. Не то чтобы я когда-то использовала свою сомнительную плодовитость по назначению. Один раз, несколько лет спустя, вроде бы что-то получилось, но закончилось прежде, чем развилось во что-либо, о чем можно сообщить родным. Был и еще один раз, но я избавилась от этого. Не могу сказать, будто не сожалею, что у меня никогда не было детей, однако что проку в сожалениях? В тот день в «Мурхеде», вместо того чтобы сходить к своему шкафчику за прокладками, я просто отмотала от рулона длинный кусок туалетной бумаги, сложила его и сунула в трусы. Это была жесткая шершавая бумага того же цвета, что и пакеты в бакалейном магазине. Я помню это, потому что испытывала страшную неловкость, идя по коридорам. Неожиданно я вспомнила — как я вообще могла об этом забыть? — что мальчишки, Рэнди и даже Джеймс могли увидеть меня и посмотреть прямо на мой зад, когда я проходила мимо них. Могу добавить, что после посещения туалета я не вымыла руки.

Несмотря на суровое убожество «Мурхеда», в тот день тюрьма запомнилась мне скорее похожей на детский сад. Коридоры были декорированы к празднику усилиями добровольцев из церкви, которые приходили, чтобы наклеить на стены жутковатые, нарисованные от руки портреты Иисуса и Санта-Клауса. Рождество всегда было наполнено бессмысленной суетой, и сейчас я отказываюсь праздновать его. Это слишком тяжело. Я помню, что в тридцать с небольшим лет я встретила мужчину, который как-то раз всю ночь рассказывал мне о своем счастливом детстве — подарках под елкой, какао, щенках, каштанах, поджаренных на открытом огне. Ничто не вызывает во мне больше отвращения, чем мужчины, у которых было счастливое детство. Быть может, доктор Фрай считал Рождество благотворным для психики. Он всегда поощрял мальчиков принимать участие в праздничной деятельности — например, петь гимны и делать друг для друга поздравительные открытки. Это неизменно давало обратный эффект, потому что мальчишки-заключенные считали унизительным пение и ссорились, обзывая друг друга, смеясь и указывая пальцами на тех, кто осмелился открыть рот во время исполнения гимнов. А самодельные открытки, которые они дарили друг другу, всегда были полны угроз, оскорблений и порнографических рисунков. Я знала это, потому что надзиратели конфисковывали эти открытки и показывали охранникам и прочему персоналу, затем требовали от меня подшить это «творчество» в картотеку — я уверена, они делали это затем, чтобы унизить меня. «Весё*аного Хе-рождества!» На протяжении всего остального года мальчики были в основном послушными и вялыми. Они все находились под действием препаратов, которые давал им доктор Фрай. Быть может, на время праздников он отменял предписания. В другие периоды заключенные сидели на сильных успокоительных и строгой диете.