– Нет! Он же вернул серьги!
– А кольцо?
– А что кольцо? – Яна почувствовала, как у нее ослабели ноги.
– Кольцо-то не вернул!
– Он говорил, что кольцо не брал! – выкрикнула Яна.
– И ты ему веришь?
– Верю!
– Ну и очень зря! – Шереметьев отвернулся от Кузнецовой, чтобы идти в класс, но она так и не выпустила из рук его джемпер.
– Витя, откуда известно, что кольцо взял Брыкун?
– Странно, ты все знаешь, а об этом почему-то не догадываешься!
– Настя сказала?
– Вот именно, Настя сказала.
– Но почему же она... Мне показалось, что она в Кольку влюблена...
– А пошли вы все с вашими любовями знаешь, куда! – зло вырвался из ее рук Шереметьев.
– Витя, можно тебя на минуточку?
Яна услышала за спиной сладкий голосок Широковой и резко обернулась. Перед ней действительно стояла Юлька, фантастически красиво накрашенная и в новом кожаном пиджачке.
– Некогда мне, – бросил ей Шереметьев небрежно, несмотря на такую ее феерическую красоту, и скрылся за дверями кабинета химии.
Яна с торжеством посмотрела на расфуфыренную Широкову, но та, казалось, ничуть не огорчилась.
– По-моему, тебя с твоей любовью только что послали подальше, – пропела она и небрежным жестом поправила жестко налакированную челку.
Яна задохнулась от возмущения и ненависти, но сразу не нашла, что ответить, и Юлька продолжила:
– И не вздумай стоять на моем пути!
– Юль, а как же твоя старая любовь – Серега Николаев? – Яна постаралась вложить в этот вопрос как можно больше яда и презрения.
– Все течет, все изменяется, – глубокомысленно изрекла Широкова. – Нравился Николаев, нравился, а потом вдруг раз – и разонравился. И тебя, Кузнецова, это совершенно не касается! Тебе стоит усвоить другое, а именно: я за Шереметьева готова выдрать тебе все твои золотые волосы!
– Не стоит, – дрожа от гнева, ответила ей Яна. – Я с тобой драться не собираюсь. Не к лицу как-то... недостойно...
– И правильно. Лучше Кольке в ментовку передачку снеси! Танька твоя Самохина – из грязи да в князи, то есть в Княгини, а ты из Графини – да во Брыкуни! – И Юлька захохотала так оглушительно и вызывающе, что Яна с трудом сдержалась, чтобы не вцепиться в ее блестящую от лака челку.
* * *
Вечером того же дня Яна Кузнецова сидела на заборе детского сада рядом с Колькой Брыкуном.
– Конечно, отпустили, – сказал он. – Доказательств же у них нет. Да и к тому же я еще несовершеннолетний. Наверное, нельзя меня в КПЗ пихать. Хотя... не знаю... Сейчас вроде бы уголовная ответственность с четырнадцати лет наступает.
– А тебе разве уже четырнадцать?
– Забыла, что ли? Мы же перед Новым годом отмечали, в декабре у меня день рождения. Я же Козерог по гороскопу.
– Действительно забыла, – вздохнула Яна.
– Вот как ты ко мне отвратительно и наплевательски относишься! Ничего не помнишь!
– Можно подумать, что ты помнишь, когда у меня день рождения!
– Еще бы мне не помнить... Конечно, помню – восемнадцатого мая! – И Коля опять ввернул свое: – Не так ли? – и опять убедился, что это выражение обезоруживает абсолютно любого. Яна тоже не нашла, что ответить. – Сейчас в четырнадцать можно уже и паспорт получить, – продолжил он.
– А ты получил?
– Не-а, успею еще.
– Ой, Колька! Я вспомнила! – ужаснулась Яна. – Ты ведь сказал, что Козерог по гороскопу...
– Ну!
– Витя говорил, что Козерогам ни в коем случае нельзя носить сапфир.
– Можно подумать, что я ношу!
– Я думаю, что даже и держать его при себе опасно. Видишь, с тобой без конца всякие неприятности приключаются! Ты бы мне признался про кольцо, а то как бы еще хуже не было... Мы с тобой вместе придумаем, как из всего этого выкрутиться. Ты, главное, скажи, куда его дел?
– Ну, Янка, ты даешь! Сказал же, что кольцо не брал. Если уж ты мне не веришь, то что про ментов говорить!
– Где же оно тогда?
– А я знаю?
– Коль, – не унималась Яна, – а почему тебя Настька сдала? Все уши мне про тебя прожужжала, а сама...
– Испугалась, наверное, когда ломаные серьги увидела.
– А ты в милиции признался про серьги?
– А что мне было делать?
– И что же ты сказал? – насторожилась Яна.
– Как есть, так и сказал, – буркнул Колька.
– И про меня сказал?
– За кого ты меня все время принимаешь? Сказал, что девочка одна очень нравится, вот я и хотел ей подарить. А что за девочка – их не касается.
– А что милиционеры?
– Хихикали, – зло сказал Колька. – Эти взрослые нас чуть ли не за грудных держат.
– С чем тебя отпустили-то?
– С тем, что еще вызовут.
– Боишься?
– Нет. Я же вернул, что взял.
– Но ведь серьги-то сломаны!
– Сказал, что летом в трудовом лагере заработаю на ремонт.
– А они?
– А они ничего. Пока отпустили. О! Гляди, граф твой чешет!
Яна повернула голову. К ним действительно подходил Шереметьев. Она спрыгнула с забора, вытащила из куртки два блестящих драгоценных камня и протянула их Витьке.
– Возьми, – сказала она. – Наверное, их можно вставить обратно.
Витька довольно чувствительно шлепнул ее по руке. Камешки выпали и тут же затерялись в жесткой прошлогодней траве, не так давно освободившейся от снега.
– Ты что? Зачем? – Яна плюхнулась на колени и зашарила руками в траве. – Кольке же придется платить!
– До чего же у тебя, Кузнецова, любвеобильное сердце: и на Князева его хватает, и на этого... златокрада! – Шереметьев кивнул на Брыкуна и пошел по направлению к своему дому.
Колька птицей слетел с забора, но Яна, резко поднявшись с колен, не дала ему броситься вслед за Витькой.
– И все-таки я как-нибудь еще раз врежу твоему графу прямо в его графские зубы! Ты не сомневайся! – пообещал Яне Колька и, вздохнув, тоже принялся искать в траве камни.
* * *
Яна уже вызвала лифт, когда вдруг услышала из-под лестницы срывающийся шепот:
– Яна, Яна, постой...
– Кто тут? – вздрогнула Кузнецова.
Из-под лестницы выползла заплаканная Настя с красным носом и дергающимися губами.