Дядя Альберт кивнул:
– Гестапо. Нам придется умерить пыл, уйти в тень, если получится.
Гестапо? Неужели они видели, как он выходил из машины с саквояжем генерала Лейерса?
Неожиданно угроза разоблачения оказалась как никогда реальной. Или гестапо вышло на дядю Альберта? Пино вдруг отчетливо вспомнил, как Туллио кричал на палачей, и подумал, хватит ли ему мужества вести себя достойно, если его разоблачат и поставят к стенке?
Не исключая вероятности того, что агенты гестапо могут в любую минуту ворваться в дверь, Пино быстро рассказал о путешествии генерала Лейерса в Швейцарию, о его возвращении под хмельком и о том, как генерал забыл саквояж в машине.
– Открывай, – сказал дядя Альберт. – Твоя тетушка будет переводить.
Дядя Альберт вышел, а Пино достал ключ, изготовленный по восковому слепку, и вставил его в первый замок. Пино пришлось повозиться, прежде чем замок поддался. Второй открылся быстрее.
Тетя Грета вошла в кухню, она побледнела, на ее лице появилось выражение нерешительности, когда она увидела папки, которые Пино вытащил из саквояжа.
– Я почти не хочу смотреть, – сказала она, но раскрыла верхнюю папку и принялась просматривать ее содержимое; тут вернулся дядя Альберт. – Это планы укреплений Готской линии. Целыми секциями. Нужна камера.
Дядя Альберт быстро сходил за камерой, и они принялись фотографировать страницу за страницей и фиксировать те позиции на картах, которые они считали ценными для союзников. В одной из папок обнаружилось расписание поездов, курсирующих из Италии в Австрию. В другой описывались склады вооружений и их местонахождение.
На самом дне они нашли незаконченный рукописный меморандум Лейерса, адресованный генералу Карлу Вольфу, главе частей СС в Италии. В меморандуме ясно говорилось, что война проиграна, приводились сведения о быстро истощающейся материальной базе, о наступлении союзников до начала снегопадов и об отказе Гитлера прислушиваться к его боевым генералам.
– «Мы должны смотреть правде в глаза: долго нам не продержаться, – перевела тетя Грета. – А если мы будем упорствовать, то ни от нас, ни от Отечества ничего не останется». Это все. Подписи нет. Он еще не закончил.
Дядя Альберт задумался, потом сказал:
– Опасно писать такие вещи. Я это отмечу и попрошу Баку передать утром.
Радист, который выступал в роли плотника, изготавливающего шкафы и стеллажи для квартиры Лелла, передавал союзникам сведения, подсоединяясь каждый день после Рождества к немецким передачам. Пока все работало, как в сказке.
– Что мне делать теперь? – спросил Пино, вернув папки в саквояж.
– Отвези саквояж ему, – сказал дядя Альберт. – Сегодня же. Скажи, что кто-то увидел его в гараже и нашел тебя.
– Будьте осторожны, – сказал Пино и вышел через заднюю дверь, миновав теперь уже безлюдную мастерскую.
Он почти дошел до «фиата», когда услышал:
– Halt
[27].
4
Луч фонарика осветил Пино, остановившегося с саквояжем Лейерса в руке.
К нему подошел лейтенант СС в сопровождении полковника Вальтера Рауффа, главы миланского гестапо.
– Документы! – сказал лейтенант по-итальянски.
Пино поставил саквояж и, стараясь сохранять спокойствие, вытащил из кармана документы, включая и пропуск от генерала Лейерса.
– Почему не в форме? – спросил лейтенант.
– Генерал Лейерс дал мне двухдневный отпуск, – ответил Пино.
До этого момента полковник Рауфф, человек, приказавший убить Туллио, не произнес ни слова. Но теперь, пнув саквояж носком сапога, спросил:
– А что здесь?
Пино уже смирился с неизбежностью собственной смерти.
– Это саквояж генерала Лейерса, полковник. Швы разошлись, и он попросил меня привезти его в мастерскую для ремонта. Теперь я везу саквояж обратно генералу. Хотите поехать со мной? Спросить его? Могу вам сказать, что он был пьян и в дурном настроении, когда я от него уходил.
Рауфф внимательно смотрел на Пино:
– Почему вы для ремонта приехали именно сюда?
– Здесь лучшая мастерская кожаных изделий в Милане. Все это знают.
– Не говоря уже о том, что это мастерская вашего дяди, – сказал Рауфф.
– Да, и это тоже, – сказал Пино. – Семья в трудную минуту всегда поможет. У вас была еще возможность погонять волов, полковник?
Рауфф так долго разглядывал его, что Пино уже решил, что зашел слишком далеко и ему конец.
– После того раза – нет, – сказал наконец шеф гестапо и рассмеялся. – Передайте от меня привет генералу Лейерсу.
– Непременно, – сказал Пино и кивнул.
Рауфф и его люди пошли прочь.
Пот капал со лба Пино, когда он ставил саквояж в машину. Потом он сел на водительское сиденье и вцепился в баранку.
– Господи Иисусе, – прошептал он, – спасибо Тебе.
Когда его перестало трясти, он завел «фиат» и поехал назад к Долли. Дверь открыла Анна. Вид у нее был взволнованный.
– Генерал очень пьян и зол, – прошептала она. – Он ударил Долли.
– Ударил?
– Он уже успокоился, сказал, что не хотел этого.
– С тобой все в порядке?
– В полном. Не думаю, что сейчас подходящее время разговаривать с ним. Он все говорит и говорит про идиотов и предателей, которые проиграли войну.
– Поставь это под вешалкой, – сказал Пино, передавая ей саквояж. – Он дал мне два выходных дня. Ты можешь прийти ко мне. Отец опять уехал к матери.
– Не сегодня, – ответила она. – Я могу понадобиться Долли. Завтра?
Он поцеловал ее и сказал:
– Не могу дождаться.
Оставив «фиат» в гараже, Пино вернулся в квартиру родителей. Он подумал о Миммо. Дядя Альберт почти не говорил ему о том, чем занят младший брат, и правильно: ему не следовало это знать. Если Пино будут спрашивать, чем занимается его брат в Сопротивлении, он сможет, не лукавя, сказать, что не знает. Но ему хотелось знать, какие подвиги совершил брат, в особенности после того, как дядя Альберт сказал, что Миммо в бою заслужил репутацию бесстрашного парня.
Предаваясь дорогим для него альпийским воспоминаниям, их совместным восхождениям, совместной работе на благо Италии, Пино чувствовал себя несчастным при мысли о том, что Миммо считает его трусом и предателем. Сидя в одиночестве в родительской квартире, он молился о том, чтобы слова генерала Лейерса, сказанные им на швейцарской границе, оказались правдой, чтобы война наконец завершилась и жизнь, его жизнь в частности, вошла в нормальную колею.
Он закрыл глаза и попытался представить момент окончания войны. Как он узнает об этом? Начнут ли люди танцевать на улицах? Придут ли в Милан американцы? Конечно придут. Они вот уже шесть месяцев как в Риме. Ну не здорово ли это? Не замечательно ли?