Крио - читать онлайн книгу. Автор: Марина Москвина cтр.№ 65

У них своя свадьба, у нас своя, думал Ботик. И хотя я поднимался затемно, он мне рассказывал, я всегда просыпался с Марусей в комнате, залитой светом, вообще мы любили с ней солнечные комнаты, и потом, когда колесили по Германии, и в Англии обыкновенно снимали жилье на солнечную сторону. Она была доверчивой и очень нежной, он говорил мне, я часто вижу ее во сне у окна, в окне ветка грецкого ореха, на нем горлица жемчужная…

Или мы с ней бредем, взявшись за руки, опьяненные, чуя запахи прелой листвы и зеленой весны. Причем корни деревьев так ясно просвечивают в земле, прозрачной, хоть и туманной. Я различаю внутреннее течение их соков…

Порой мы с Марусей лежали, обнявшись, на крыше сарая, глядя в пустое небо, слушая пение жаворонков и стрекот зеленых кузнечиков, до того неподвижно, что бабочки садились нам на лицо.

На крыше сарайки мы наблюдали звезды и темную землю, и мир был далеко. Из раскрытого окна доносились обрывки разговора Ларочки и Доры. Звук их голосов то нарастал, то замирал над тонкими папоротниками, окаймлявшими прудик с лягушачьим оркестром.

А закроешь глаза, внутри все равно разливается свет, как будто во лбу зияла дыра, через которую что-то проникает. Красота, она же – любовь, казалось, нисходит на все вокруг. И жизнь казалась вечной.

Весть о революции прилетела, когда Ботик озабоченно вертел в руках какую-то железяку (бригадир Головушкин солидно именовал ее поршневым затвором трехдюймовой полевой пушки, но без отломанного хвоста – это ни к черту не годный металлолом), в цех пришел Колюня и, перекрикивая шум паровых молотков, сообщил, что царя в России больше нет, власть в Петрограде захватило Временное правительство.

Короче, революция, и надо идти на митинг.

Ботик бросил арматурину, надел свою замасленную кепку и отправился вместе с Ежовым, надеясь, что начальство не оштрафует его за отлучку: все же полковой писарь тоже какой-никакой командир.

У белого кирпичного здания волости собралась такая толпа, что было тесно даже стоять: и Хаим Вассерман, у которого больные ноги, правда, это не помешало его жене родить девять детей, и Лейзер Глоз, который все время что-то покупает, продает, ездит в Москву и Варшаву и учит своих сыновей в университете, чудаковатый одесский парикмахер Перчикович, дети Якова Ирухема – Нахум-Лейб, Хая-Мира, Гершон-Бер, Гутя (Нахум скончался в 1922 году от тифа).

Явился и сам Яков Ирухем, неряшливый немножечко, с измученным лицом, женатый на Стерне-Фейге Бройда, они приходились друг другу двоюродными братом и сестрой. Учитель Василий Васильевич Картошкин, в свое время исключивший Ботика из гимназии за неуспеваемость, студенты Горохов и Угрюмов, судебный пристав Хаим Голдес, торговцев понабежало с зимней ярмарки, прибывших из соседних местечек – Яновичей, Колышек, Суража, Мазеповки, Бабиновичей… Горбун Фима Кисс прискакал на черном плешивом осле. Съехались ломовые извозчики, рыбаки с берегов Двины, разные евреи, которые обычно толкутся без всякого дела с тросточками в руках, отставные солдаты.

Никто не понимал, как это можно жить без царя. Особенно растерянным выглядел бородач Ирухем, всю жизнь он был богобоязненным иудеем, – так от этой вести на него столбняк напал. И не он один, что тут долго распространяться, чудеса Господни, да и только, никто такого отродясь не слыхивал.

Ежов быстро нашел сподвижников.

– Знакомься, Борис, это товарищ Мандрик, а это Израиль Марголис и Мендель Пукшанский, все члены РСДРП, знакома такая партия? А это Борис, рабочий ремонтных мастерских, наш человек, сочувствующий, так ведь?

– Да, да, – кивнул Ботик и постарался покрепче пожать руки своим новым знакомым.

Товарищ Мандрик одобрительно хмыкнул, поглаживая бородку. Марголис и головы не повернул, так был поглощен энергией организации процесса, раздавал брошюры, листовки и прокламации, высматривая кого-то в толпе и делая знаки руками.

Наконец он вскочил на край крыльца и, опираясь на бетонную вазу, крикнул, обращаясь к собранию:

– Граждане-товарищи! Царя скинули! Вся власть народу! Запевай «Интернационал!».

Мендель Пукшанский, Мандрик и Ежов вдохнули побольше воздуха и запели:

– «Вставай, проклятьем заклейменный, голодный, угнетенный люд! Наш разум – кратер раскаленный…» – а что дальше – не знают. Никто слов не знал, но все были готовы подпевать.

– «Потоки лавы мир зальют…», – подхватил Изя Марголис.

Барышня в лиловом плюшевом берете из стайки студентов подняла руку и выкрикнула:

– «Сбивая прошлого оковы, рабы восстанут, а затем – мир будет изменен в основе…»

Тут Коля Ежов, Мандрик, Мендель Пукшанский, товарищ Марголис и еще пару человек грянули:

– «Теперь ничто – мы станем всем!!!»

Боря был сражен этими словами, буквально очарован. Они указывали путь к полноте жизни, о которой они с Марусей только мечтали, а внутри Ботика вдруг поднялась какая-то волна, прямо из низа живота, хлынула горячая лава, перехватила сердце, затрепыхалась, раздвигая ребра, Ботику пришлось раскрыть рот, а то бы его грудь, легкие, глотка просто лопнули бы.

И он запел-заголосил уже в одиночку:

– Теперь ничто – мы станем всем!

Товарищ Мандрик вытащил из-за пазухи свернутую красную тряпицу; сначала Ботик решил, что это шарф, но когда она взметнулась на ветру и затрепетала – понял, что это знамя.

– Свобо-ода!!! – крикнул товарищ Мандрик, размахивая рдяным стягом.

На что портной Залман Лившиц заметил, пожав плечами:

– Свобода – это слово для бездельников. Если я хочу заработать, я обязательно от кого-то буду зависеть. А если я буду зависеть, так разве это свобода?

Даже не представляю, отдавал ли дядя Саша себе отчет, с какой Афиной Палладой он связывает свою судьбу? Юным студентом впервые увидел он ее на берегу озера Рица, где Панечка отдыхала от ратных дел с маленькой Стешей, и сразу влюбился в нее с первого взгляда – за красоту.

Он все время думал о ней, мечтал о встречах, он учился на биолога, но был психологом, философом и провидцем, и у него была доверительность в отношениях с ежиками, лосями, утками и лебедями. Он путешествовал по Кавказу с палаткой и заплечным мешком, любил засыпать под открытым небом, глядя на струящиеся реки звезд, собирал гербарий, любовался бабочками. На шее у него болталась лупа десятикратного увеличения, благодаря которой он вмиг завоевал симпатию Стеши, до последних дней своих устремленную душой к стереоскопическим приборам.

Пане он тоже приглянулся. К тому моменту в Пятигорске Илария победоносно увела у нее Макара. Панечка звала соперницу «нэпмановкой» и угрюмо пророчила, что та еще «подведет Макара под монастырь». (Хотя, повторяю, Стеша утверждала, что задолго до этой катастрофы дядя Саша на юге маячил у них на горизонте со своей телескопической лупой на груди.)

– В нем жил дух скитальчества, – говорила мне Стеша. – Он звал нас в горы, будил на заре, бросал в окно сирень. Казалось, он был самым одиноким существом на белом свете, но таким влюбленным и счастливым!.. Я все помню, связанное с ним, – и тот водопад, и горную реку с серебристыми облаками, и закатный танец длинноногих южных комаров. Навсегда мне врезалось в память, как дядя Саша стоял на фоне пурпурного заката и задумчиво грыз яблоко. А когда отец пришел за мной и мамой на озеро, протянул ему руку и сказал: