Крио - читать онлайн книгу. Автор: Марина Москвина cтр.№ 138

– Я не боюсь, – Иона прошептал. – Забавно, правда? – он глубоко вздохнул. – Я думал, мне будет страшно.

Боли уже не было, была какая-то звенящая тишина, он погружался в нее, как птица в небесную голубизну. В ней слышались то колыбельная про козочку, ее кто-то старательно выводил на скрипке: Цигель цигель ай-лю-лю… Козочка, торгующая изюмом и миндалем… То звук одинокой трубы. А то вдруг веселое стаккато на непонятном инструменте, это синицы клевали семечки, насыпанные в кормушку на рябине.

– Как только наступит клиническая смерть, мы констатируем, записываем в протоколы и сразу начинаем действовать: вводим в кровь криопротекторы и другие препараты, чтобы ткани были в сохранности после заморозки. Помещаем Иону Зусмановича в дьюар и запускаем жидкий азот. Программа действий просчитана до секунд, – говорил Ботику Лозино-Лозинский.

Боре показали ангар, который соединялся коридором с лабораторными помещениями. В ангаре было просторно, темно и прохладно. Стены обиты войлоком, без окон, сверху свисали лампы. В центре ангара стояли продолговатые металлические цилиндры, подернутые изморозью, между ними прохаживался человек в полушубке и валенках.

– Это Ваня, смотритель за дьюарами, – сказал Аркадий Яковлевич.

Ботик подошел к Ване, пожал ему руку. Ладонь смотрителя была плоской, сухой и холодной, такая же ладонь была у Александра Ярославского – тогда, в поезде, у станции Мозгон, когда они прощались и поэт оставил на память книгу «Поэма Анабиоза». Ботик мельком взглянул на руку Ивана, какие у него там линии, ногти, стал всматриваться в лицо его, но не нашел ничего похожего, кроме голубизны глаз.

– Вот в этой емкости среднего размера, – рассказывал профессор, поглаживая металлический корпус дьюара, – находится свинья, вы даже не представляете, как мы ею дорожим, ее зовут Клара. Вы, наверное, знаете, что Sus scrofa domesticus самая близкая по физиологии к человеку? Состав ее крови, все параметры…

– Самое близкое существо ко мне – это лошадь, – сказал Боря.

– Лошадь мы тоже когда-нибудь заморозим! Представьте, если бы в будущее отправился знаменитый… Буцефал?

Ботик вспомнил своего Чеха и затосковал. Он оглядывал стальные дьюары с любопытством и удивлением, думая о том, что он, Ботик, персональный пенсионер-садовод, оказался неожиданным свидетелем научного эксперимента, благодаря которому, как из кощеева яйца, родится бессмертие человечества.

– А этот большой дьюар, он сейчас проходит обработку, будет временным пристанищем Ионы Зусмановича. Здесь контейнер с азотом.

Он достал договор из папки и протянул его Боре.

– Наш договор с Ионой Зусмановичем рассчитан на сто лет. Вы, как второе лицо, должны его подписать.

– Главное, чтобы он продолжал играть, – серьезно сказал Ботик, подписывая документ. – Ведь отложи он трубу, пришлось бы отложить смысл жизни. А зачем тогда ему жизнь?

– Мы сделаем все возможное, – твердо ответил Аркадий Яковлевич. – Слово Лозино-Лозинского!

День, когда Иону погрузили в дьюар, был по-осеннему прохладным и ослепительно ярким, небо голубело до рези в глазах, но солнце не согревало воздух. После полудня стало еще холоднее, на небе образовались странные облака, слоеные, серебристые снизу, они заволокли небесный купол, и земля погрузилась в сумрак. Температура падала с такой скоростью, что все вокруг не успевали даже накинуть пальто, замотаться шарфом или нахлобучить шапку, прохожие разжигали костры прямо на улицах, тянули замерзшие руки к огню. Но огонь быстро гас: не от ветра – от недостатка кислорода. Тротуары, стены домов, крыши, деревья обрастали сияющими кристаллами, те, кто не успевали укрыться в жилищах, падали бездыханными на землю, сливаясь с ней, одеваясь кристаллической массой. Кремлевские стены разрисовало морозными узорами, стрелки курантов застыли около двух часов дня, курсанты с винтовками, стоявшие у ворот, оцепенели, скованные льдом, как соляные столбы. Поодаль сидела дворняга, кристаллы преобразили ее в кубистическую скульптуру. Воздух стал гуще, в нем медленно плыли миллионы снежинок, и этот снежный рой не ложился на землю, но вибрировал, покачиваясь туда-сюда. Голубые силуэты прохожих сливались с пейзажем, все стало цвета льда, и этот лед, вобравший в себя кислород, был ярко-голубым. Мир замер, поверженный морозом. Все живое превратилось в лед, почти прозрачный и светящийся изнутри, зато дома, трамваи, автомобили, фонарные столбы обросли белым пушистым налетом кристаллического снега. Вдруг чья-то рука прикоснулась к ледяному мальчику на велосипеде, он повалился на тротуар и раскололся на тысячи ледяных осколков, и это был единственный звук в недвижном мире, но и его было достаточно, чтобы я проснулась. В окно светило солнце, дробясь от сетки тюля, оно ложилось причудливым рисунком на красную герань, на стены, на одеяло.

…И сказал Господь киту, и он поверг Иону на сушу…

Через много лет пионеры поселка Каштаны в покосившемся сарае под трухлявыми досками нашли рулон полуистлевшей бумаги, завернутый в кусок холста. Они притащили его в школу и с местным краеведом, учителем истории Андреем Ивановичем Садовничьим, осторожно развернули найденное «сокровище». Перед ними открылись странные картинки, выполненные цветными карандашами, гуашью и тушью. На одной был нарисован крестьянин с завязанными глазами, идущий по краю скалы, и надпись «Неграмотный тот же слепой», на других – сплетение линий, черточек и россыпь точек и квадратиков, в которых угадывались горные вершины, деревья и еще какие-то пейзажи. На последнем рисунке явственно виднелись всадники, пересекающие долину. И повсюду в правом нижнем углу стояла подпись «Петр Четвергов-Крымский, май, 1919».

Последним приютом Макара с его сундуком стал поселок старых большевиков, в соснах и в снегу, буйно цветущих вишневых и яблоневых садах, кустах акации, лиловой сирени, флоксах, пионах и мальвах – на станции Кратово по Казанской железной дороге.

Это было родное и любимое Стешино место на Земле. Мать моя в нем души не чаяла – и в доме, и в терраске, и в яблоне «белый налив» у крыльца.

В начале войны Стешина зенитная батарея стояла под Москвой, чуть только увольнительная – скорей на электричку и в Кратово. Макар с Иларией ее всегда ждали – и в мирное, и в военное время. Мы с Яриком вечно там обретались. В конце концов туда и Панечка стала частенько наведываться. Всем у Стожаровых готов был и стол, и кров, и румяные пышки во всю сковороду, и незабываемая домашняя лапша с белыми грибами.

Потом не стало Володи. Один за другим уходили в царство теней другие обитатели нашего кратовского «дворянского» гнезда. Закончил свое земное шествие Макар Стожаров, следом за ним поспешила оставить белый свет Илария.

В доме осталась одна Зоя.

Возможно, она не была человеком, склонным к идеалистическому пониманию жизни. Но за ее горделивым обликом Стожаровы усмотрели доброе сердце. Тем более они приняли ее в семью по рекомендации, им говорили, что это вполне благонравная особа.

Еще у Макара с Иларией был общий сын – Макар. Старик мечтал, чтоб их Макар Макарыч, пусть в самом отдаленном поколении, дожил до коммунизма! Однако Макар Третий имел непереносимый характер, перечил во всем родителям, изводя Иларию попреками, дескать, она его в детстве не выучила играть на гармони, топал ногами, кричал, что имел таланты, но их не развивали, грозился собственной рукой остановить династию Макаров любыми ему доступными способами.