Гулящие люди - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Чапыгин cтр.№ 102

– Боярин Матвеев, ты смекай, как лучше устроить стрельцов!

– Разве чем прогневил я великого государя?

– Ничем, но стрельцов нынче же надо снарядить шведского образца мушкетами… наши с фитилями застарели, шведские с кремнем… зелье у курка закрыто накладкой, а у нас фитиль измок и зелье не травит.

– Великий государь, пищали свейского образца делаются: нынче все оружейники к тому приказаны.

– Добро, Артамон! Да… вот… Доводили мне на стрельцов, что они, сидя на Ивановой площади ^[259] в подьячих, чинят в поборах за купчие лихву… иные бродят по Красной площади с калачами к та же корысть… Думно мне, что оттого в боях под шведскими городами стрельцы были хуже датошных людей и в нетях их немало сыскалось.

– На Москве, великий государь, в лавках многих стрельцы сидят – исстари то повелось… по ся мест худа от того не было, а что в подьячих стрельцы есть, то они казну твою, государь, не убытчат… сядет в подьячих посадской или купеческой захребетник – урона казне будет больше, да и не много их на Ивановой: десять подьячих, из них стрельцов четверо.

Царь засмеялся:

– Иди уж, стрелецкой заступник! А мы тут зачнем прати о Боге, Родион!

– И не дождусь, государь, твои пресветлые очи зреть!

– И не дождешься… Наши очи нынче зрят на немощные уды своя.

Тощий, в длиннополом зарбафном кафтане, лысый, держа соболью шапку в руке, к царскому ложу бойко пробрался старик боярин Стрешнев. Царь, не поворачивая головы, спросил:

– Говорил ли Аввакуму, чтоб смирился и не чинил раскола?

– Говорил протопопу, великий государь, я довольно… чтоб смирился, а ответствовал: «С киевскими-де латинцами лаюсь, а о прочем Бог мне судья!» Не тот уж он нынче и видом и задором: должно полагать, в Даурии дикой Пашков ^[260] водил его сурово – во льдах тонул, в снегах мерзнул протопоп.

– Помолчит, смирится и жить живет, по его челобитью знаю о Сибири, а только боюсь – неистовый он поп! Масляной гарью пахнет! – потянул носом царь.

Боярин Троекуров шагнул к образу спаса за царским изголовьем, марая пальцы маслом, убавил пылающее светильно. Пальцы обтер о волосы. Вернувшись, встал сзади за Стрешневым. Старик, сгибаясь в поклоне, норовил заглянуть царю в лицо:

– Едино лишь, великий государь, забредает Аввакум к Федору Ртищеву и со старцами кричит о старой вере, правку книг церковных лает и то маленько…

– Старцы киевские ему отпор дадут! Бояться надо, чтоб простому народу свою веру не внушал…

– Того грех молвить, великий государь, с простым народом не говорит Аввакум… не видано и не слыхано.

– Тебе, боярин, а мне кое-что доводили… и ты бы его покрепче смирению поучил, пригрозил бы от имени моего – матерно бы полаял, коли добром неймется.

– Не могу, великий государь: грех духовную особу лаять… и матерно не учен… Эпитемья за то положена.

– Жаль! Такие, как протопоп, матерны слова чтут, и поди сам иной раз лается?

– Не ведаю… не ведаю, государь.

– Не добро, боярин Родион, великому государю в неведенье своем говорить неправду, – сзади Стрешнева проговорил, как бы про себя, Троекуров.

– Чего ты плетешь, шут! – повернувшись к Троекурову, крикнул старик Стрешнев. Он сердито замотал лысой головой. Жидкая бороденка смешно тряслась.

Царь искоса глянул на блестевшую лысину старика, усмехнулся. Ему иногда нравилось, что бояре меж собой спорили. В спорах прорывалось сокровенное, то, что в спокойном состоянии было утаено.

– Впусте сердишься, боярин! Мало ведаешь о раскольщиках, а я как шут-то, шутя-играя, проведал больше: придет черед мой, доведу правду великому государю.

– Чего от тебя ждать, кроме лжи да кривды? На шутовстве возрос…

– Я тебя никак не обижал, боярин: всегда смекаю, что младшему впоперечку старшему не забегать, а тут уж, прости, не могу, потому мои слова великому государю быть должны вправду.

– А ну-ка вот, не виляй лисьим хвостом и доводи великому государю твою правду, кою я и слышать не хочу!

Стрешнев поклонился царю и ушел. Его место у постели занял Троекуров.

– Я, великий государь, – сказал он, расправляя холеные усы и гладя бороду, – по слову твоему глядел за Морозовой Федосьей Прокопьевной и через моих холопишек узнавал про Аввакумку, а вызнал, что боярыня в дому своем малый монастырь завела… Аввакумко в ее дому днюет и ночует, да у ней же, Прокопьевны, старицы-белевки по старопечатным книгам и чтение и песнопение ведут ежедень… юродивые и нищие по Москве кричат на всех крестцах о старой вере.

Царь поощрительно кивал, сказал:

– Говори, боярин! Доводили уж на Морозову… вдова Глеба Иваныча мне и самому приметна… К царице ездит в смирном платье, а меня обходит и чести не воздает – думаю ею заняться ужо.

– Эпитемью им Аввакумко налагает, указует якобы поапостольски каяться всенародно и друг друга каять. Поучения раздает: «Како без попа младеня крестить». Да вот, великий государь, едина грамотка Аввакумки у меня будто и есть.

Троекуров полез рукой в карман шелковых штанов.

– Мои холопишки грамотку ту на торгу поймали… Они дают те грамотки тайно своим, а как проведали, что это мои людишки, то в бой пошли на кулаки – ладили отнять и листок замарали, а кое-что и подрали в нем, – вот!

– Читай, боярин!

Троекуров, боясь сердить царя письмом Аввакума, отговорился:

– Гугниво чту, великий государь, да и глаза несвычны… вирано много.

– Иваныч! – позвал царь дьяка, – прочти нам… да подлинное ли Аввакумово письмо?

Дьяк, подойдя, взял замаранный листок, сказал:

– Подлинно Аввакумово, государь: знаю его руку.

– Читай: время поздает.

Вошел спальник переменить свечи. Царь приказал:

– Максим, зажги свечу, дай боярину, пущай светит, а ты, Иваныч, чти!

– Начало сорвано и замарано, конец тоже… – сказал дьяк.

Царь нетерпеливо завозился под одеялом.

– Чти то, что осталось!

– «А за царя хотя Бога молят, то обычное дело…»

– Козел матерый, чего он хочет, чтоб не молили за царя?

– И я то помышляю: еще богоборствует и старый поп поновому – «паки и паки», плюнь на него и с «паками».