Охота на рыжего дьявола - читать онлайн книгу. Автор: Давид Шраер-Петров cтр.№ 73

Страница

Мы вернулись из Нью-Йорка, подходил Новый 1988 год. Доктор Майзел не звонил. Я, конечно, нервничал. Правда, была возможность пойти в одну из лабораторий при Мириам госпитале. Но я почему-то настроился на работу с рекомбинантным BCGF. Наконец, 28 декабря позвонила секретарша Майзеля — Линда, которая вполне в духе американской вежливости и вальяжности сначала поболтала со мной о своих польско-литовских предках, как будто бы они вышли из той же деревни, что и я, и только под конец сказала, что доктор Майзел приглашает меня для окончательного интервью. Я приехал. В кабинете Абби сидели еще двое. Абби познакомил меня с ними. Один из них был Сарендра Шарма, постоянно улыбавшийся моложавый господин, спросивший меня, работал ли я когда-нибудь с микроорганизмами. Я ответил, что работал более двадцати лет. «А с культурами тканей?» «Нет, не работал». Другим был Николас Куттаб (Kouttab), коренастый человек средних лет с мягким доброжелательным взглядом темных глаз и волнистыми седеющими волосами. С Ником (так он просил называть его) сразу же завязалась оживленная беседа. Я рассказывал ему о давних экспериментах по выработке антител к стафилококовым токсинам. Я понимал, что решается моя судьба. Когда наступила пауза, Абби спросил: «Ваше мнение, шеф?» Потом я узнал, что Абби, как и другие, чаще всего называет Шарму «шеф». Никогда по имени, очень редко по фамилии. «Ваше мнение?» «Попробуем, — ответил Шарма. — Пусть приходит в мою лабораторию второго января». Ник дружелюбно поддержал: «Конечно, конечно! Я в любое время помогу». Оба завлаба ушли. Абби подсел ко мне поближе и, как давнишний знакомый, похлопал меня по плечу: «Не беспокойтесь, Давид. С Шармой будет нелегко, но я всегда помогу. Ник — отличный парень. Между прочим, родился в арабском квартале Иерусалима». Абби вызвал Линду: «Оформляем на работу в лабораторию со второго января. Зарплата такая-то и все бенефиты». Мы пожали друг другу руки, и я уехал.

Утром второго января 1988 года я вошел в лабораторию доктора Шармы. Лаборатория располагалась в цокольном этаже, но не главного, а так называемого «северного» корпуса, большую часть которого занимал Дом для престарелых и амбулаторное отделение госпиталя. Это было довольно мрачное красно-кирпичное здание. А в лаборатории, окна которой были на уровне земли, даже летом можно было работать только при электрическом освещении. Встретила меня секретарша доктора Шармы — Дороти, пожилая седовласая еврейская дама, которая тотчас сообщила мне, что ее предки, эмигрировавшие в начале века (тогда — XX-го), произошли из города Житомира, и поэтому она считает себя русской. Эту некоторую вольность в определении своей национальности, корней и места происхождения предков я наблюдал нередко у американских евреев и после. Никого еще в лаборатории не было, кроме одного лаборанта по имени Джим Джексон, который буркнул мне что-то в ответ на приветствие, не протянув руки. Дороти показала мне лабораторию, которая занимала чуть ли не десять комнат, среди них главная, разделенная на отсеки с лабораторными столами и приборами. В одном из отсеков возился со вчерашним электрофорезом Джим Джексон. В самом конце главной лаборатории находилась «темная» комната для проявления рентгеновских пленок. В главной лаборатории было несколько стеклянных боксов с вытяжкой для работы с культурами тканей и бактериями. Мощные высокоскоростные центрифуги, термостаты, холодильники и другие приборы, со многими из которых я никогда не работал, размещались вдоль стен и на столах лаборатории. Между главным лабораторным помещением и остальными комнатами находился кабинет, на закрытой двери которого была дощечка: Сарендра Шарма (Sarendra Sharma, Ph.D.) Затем следовал кабинет Дороти, напротив которого находилось помещение, игравшее одновременно роль библиотеки и кафе. На полках, подвешенных к стенам, стояли научные журналы: Science, Nature, Immunology, Proceedings of the American Academy of Science, и др. Тут же на столах, прилегающих к стенам, стояли компьютеры, которые я более или менее освоил в лаборатории доктора Зингера и в Браунской научной библиотеке. На одном из столов стояла большая кофеварка, запасы кофе в банках, сахар, сухое молоко, галеты. Кофейник источал пар и дразнящий аромат кофе. «Джим сварил кофе», — сказала Дороти и выразительно посмотрела на меня. Я не знал, что ответить. Дороти добавила: «Кофе хорошо промывает мозги после виски». В центре комнаты стоял большой эллипсоидный стол, удобный для заседаний лаборатории. И совместных кофепитий. Как я потом узнал, в лаборатории отмечали дни рождения с непременным тортом-мороженым и кофе. Дальше следовали кабинеты сотрудников. И еще дальше, в противоположном от кабинета Шармы конце лаборатории, была маленькая самостоятельная лаборатория доктора Акико Такеда, которая занималась биохимическими аспектами, связанными с действием BCGF на клетки лимфоцитов.

Понемногу начали собираться сотрудники и лаборанты: Джон Морган (Morgan), Силвия Миллс (Mills), Арон Рум (Room) и, наконец, Шарма. Он был немногословен. Чем-то угнетен. Обойдя лабораторию, показал мне отсек, один стол которого предназначался для моих экспериментов, а другой — параллельный — для ведения лабораторного журнала, чтения, словом, для размышлений над листом бумаги с карандашом в руке. Шарма пригласил меня в кабинет. Долго рассказывал о полученном в его лаборатории рекомбинантном BCGF. На первых порах мне предстояло определять активность разных образцов рекомбинантного BCGF (rBCGF) и сравнивать ее с активностью натурального, клеточного (BCGF) cBCGF, полученного из человеческих лимфоцитов, авторство которого принадлежало Абби Майзелю. Из многословных рассуждений Шармы выходило, что хотя по всем данным молекулярно-биологического анализа рекомбинантный rBCGF должен быть лучше: активнее и экономичней, чем препарат натуральный, полученный из лимфоцитов, на деле, на каком-то этапе очистки rBCGF активность его теряется или определяется на невысоком уровне. С этой проблемой мне надо было иметь дело и по возможности ее разрешить. Единственной привязкой мог служить мой опыт работы с пенициллиназой стафилококков. Рекомбинантный BCGF продуцировался кишечной палочкой, которой были переданы гены человеческого (cBCGF). У доктора Шармы и его сотрудников была обширная коллекция образцов этой кишечной палочки, в ДНК которой находился и должен был функционировать ген, контролирующий продукцию rBCGF. Образцы трансформированных субкультур кишечной палочки были лиофилизированы и заморожены. Мне предстояло искать иголку в стоге сена, то есть надеяться, что очередной взятый из коллекции образец бактериальной культуры окажется продуцентом с высокой степенью активности. Каждый эксперимент сводился к тому, что прежде всего я выращивал в термостате с активным доступом кислорода культуру E. coli, «беременную» rBCGF, Бактерии в термостате-качалке постоянно перемешивалась при температуре 37 градусов Цельсия. В лабораториях США, как и во всем мире, применяется десятичная система исчисления мер, весов и объемов в отличие от повседневной жизни. Когда дело касается продуктов питания, промышленных товаров, бензоколонок, до сих пор употребляются меры веса, длины или объема в дюймах, футах, милях, фунтах, унциях и галлонах. Выращенная бактериальная масса отделялась центрифугированием от питательной среды. Клетки разрушались ультразвуком или другими методами (растирание с мелкими частицами кварца, замораживание и оттаивание и др.). Затем полученная масса, состоящая из клеточных стенок и цитоплазмы (содержимое бактериальной клетки), центрифугировалась при очень высокой скорости, надосадочная жидкость фильтровалась через сульфонат-сефарозную колонку, и в конце концов полученный материал проверялся на биологическую активность. Для этого вновь полученная серия препарата rBCGF добавлялась к культуре растущих В-лимфоцитов вместе с радиоактивным тимидином, и счетчик показывал, насколько проверяемый образец биологически активен по сравнению с натуральным cBCGF, который принимался за эталон.

Страница