Азеф - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Шубинский cтр.№ 90

«Все эти обсуждения, несмотря на то, что Азеф лично входил на корабль и рассматривал разные дырки, — на меня сделали тогда такое впечатление, что какой бы план ни был предложен, Азеф его все равно разобьет… На второй или третий день этих заседаний я не удержался и сказал об этом Азефу в очень резкой форме. Что „ничего мы тут не сделаем, а вот будь здесь максималисты, они бы сумели сделать, а мы только языком треплем“» ^[262].

Хотел ли Азеф сорвать покушение? Он мог это сделать. Достаточно было одного письма Герасимову — и Николай II просто-напросто не явился бы под благовидным предлогом на церемонию приемки корабля. Азеф получил бы очередную служебную благодарность. Может быть, премию. Удавка на его шее в ПСР затягивалась бы тем временем все туже. Но ведь… всегда можно купить билет в Новую Зеландию?

Впрочем, это праздные разговоры. Азеф не написал этого письма. Он пошел на риск.

Авдееву был назначен дублер, вестовой Каптелович. Оба получили оружие и инструкции. Каптелович произвел на Савинкова неприятное впечатление — «скорее лакей, а не матрос», но он горел террористическим жаром.

«Рюрик» ушел в Гринок. Авдеев оттуда писал Савинкову:

«Я только теперь начал понимать, что такое я. Я никогда не был и никогда не буду работником-пропагандистом… Я теперь глубоко, серьезно подумавши, представляю себе выполнение порученной мне задачи. Вот это, действительно, радость… Я говорю, что я пушка, которую заряди, да выпали из нее, а на корабле мне говорят: иди, трепли языком… Приходится, в силу необходимости, покориться. А как покориться? Я чувствую, что я закалил пружину и теперь эту пружину приходится сильно гнуть, боюсь, как бы не сломать ее… А может быть… Нет, одна минута разрешит более целых месяцев. Тогда лучше видно…»

Это письмо было бы знаменито, если бы месяц и десять дней спустя «пушка» выстрелила.

Но Авдеев был рядом с царем, подавал ему лимонад. Каптелович с электрическим фонарем показывал Николаю помещения корабля. Ни тот ни другой не сделали выстрела.

Это было 23 сентября (7 октября) 1908 года.

Почему?

Есть разные версии. По одной — малодушие. По другой — давление Костенко и других сторонников восстания. Во всяком случае, сам Костенко рассказывал об этом в 1928 году Вере Фигнер:

«Надо было выбирать: либо крупное массовое выступление во всероссийском масштабе, либо покушение — акт отдельной личности и крушение давно задуманного коллективного выступления. Сверх того, Авдееву было указано, что он и его товарищи — члены комитета, и как таковые связаны обязательством подчиняться решению большинства, а это большинство в данных условиях против задуманного им дела. Авдеев подчинился решению комитета» ^[263].

Так или иначе, покушение сорвалось, и как будто не по вине Азефа. В глазах эсеров, во всяком случае, это было совершенно очевидно. И это давало «защите» Азефа (и «обвинению» в адрес Бурцева) на парижском суде важнейший аргумент.

А в глазах историков?

Прайсман, например, убежден, что, будучи «знатоком людей», Азеф понимал, что Авдеев не выстрелит. Что здесь можно сказать? Никакое «знание людей» не может дать полной гарантии. Тем более — при наличии дублера. И уж совсем не мог Азеф предсказать странных игр Костенко, который сначала сам представил эсерам потенциальных террористов, потом не позволил довести задуманное до конца.

Если бы покушение удалось, Азеф триумфом, хотя и очень рискованным триумфом, закончил бы свою двойную карьеру. «…Тогда (при удачном исходе цареубийства. — В. Ш.) вы мне ничего бы не сделали. Если бы вы меня стали обвинять, то все наплевали бы вам в глаза» — так сказал Азеф Бурцеву четыре года спустя. И он, разумеется, был прав.

Хуже всего было бы, если бы двух матросов случайно арестовали. Или — что уж совсем плохо — если бы в укромном закутке на судне наткнулись бы на злоумышленника с динамитом. Тогда Азеф оказался бы между двух огней: ему крайне трудно было бы защититься от революционного суда — и так же трудно оправдаться перед Герасимовым.

Не говоря уже о том, что теракты в максималистском духе, с обильными посторонними жертвами были не в его вкусе.

То, что получилось, было, пожалуй, удобнее всего.

Но, допустим, Азефу удалось бы выйти сухим из воды. Что дальше? Рано или поздно игра должна была бы чем-то закончиться. Либо арестом БО, либо цареубийством.

А закончилась совсем иначе. Дело в том, что примерно за две-три недели до прибытия «Рюрика» в Кронштадт случилось другое, совсем незаметное событие. Роковое для Азефа.

Бурцев буквально «впивался» в любого информированного, но поссорившегося с властью чиновника. Мы упоминали о его попытках (неудачных) «разговорить» Зубатова.

В начале 1908 года в Финляндии произошла его первая встреча с Лопухиным. После своей скандальной отставки бывший начальник Департамента полиции и эстляндский губернатор пытался открыто перейти на сторону освободительного движения. Но в конституционно-демократическую партию его не приняли (отчасти потому, что он хотел сразу войти в ЦК; примерно та же история, что у Гапона с эсерами). Не приняли, как бывшего прокурора и полицейского начальника, и в коллегию адвокатов. Лопухин работал юрисконсультом в промышленных фирмах.

Не стоит идеализировать Алексея Александровича (что иногда имеет место). Да, он был либералом — в той степени и в тех пределах, в каких к этому располагали эпоха и его собственное общественное положение. Он брезговал «грязными» методами полицейской работы. Но прежде всего он был — пока его жизнь не переломилась — чиновником, карьеристом. В 1906 году он протестовал против погромных действий полиции. Но тремя годами раньше, составляя отчет о Кишиневском погроме, он ни словом не обмолвился о вине местных властей: он знал, что от него не это хотят услышать. Он был одним из косвенных виновников Кровавого воскресенья — хотя бы потому, что, вместе со Святополк-Мирским посещая 7 января 1905 года Николая II в Царском Селе, не нашел в себе мужества без прикрас описать царю происходящее и призвать его вернуться в столицу. В начале 1906 года он, уже ушедший с полицейской службы, убеждал Гапона пойти на сотрудничество с Рачковским. Он не был циником и жуликом, как тот же Рачковский, как Комиссаров, Манасевич-Мануйлов. Но он был носителем чиновничьей этики, столь же специфичной, как и революционная. И все-таки иногда он преступал ее неписаные законы. В 1906 году — в первый раз, два года спустя — во второй, и гораздо резче.

Первая встреча Лопухина с Бурцевым была короткой. «Шерлок Холмс революции» сразу взял быка за рога, попытавшись выведать у бывшего полицейского имена тайных агентов. Лопухин назвал только одно имя — Бейтнер. Но этот агент Бурцеву уже был известен, и Лопухин знал, что он раскрыт. Именно потому он назвал его имя. Впоследствии Бурцев с досадой и легким недоумением писал о том, что вот мог же Лопухин выдать ему Жученко или указать, что Гартинг и Ландезен-Гаккельман — одно лицо (этого не знали!). Мог, но не выдал. Здесь еще работали служебная лояльность и солидарность, да и просто инстинкт самосохранения. С Азефом — другое дело.