Последний очевидец - читать онлайн книгу. Автор: Василий Шульгин cтр.№ 9

— Это верно, но есть и другая причина.

— Какая?

— Моя личная трагедия — «занимательность». Один критик написал об одном грешном авторе: «Бранишься, читая, а оторваться не можешь — ни одной неинтересной страницы!»

— Так ведь это похвала!

— Согласен, если дело идет о беллетристике. Но когда это касается мемуаров, где должно быть суровое и правдивое изображение действительной жизни, занимательность противопоказуется.

— Почему?

— Оставим это, Иван Алексеевич. Я хочу сказать вам вот о чем. Порою личное врывается в мои описания. А личное не имеет права гражданства в произведении, трактующем об общественной, государственной и даже мировой жизни. Поэтому я вам очень благодарен, Иван Алексеевич, что вы старались подвести под сетку личных переживаний солидный фундамент. Кроме того, я хочу сказать, что некоторые документы, вами найденные, стали мне знакомы только в процессе нашей совместной работы. Некогда Генрих Шлиман после шестилетнего упорного труда отрыл и открыл Трою на малоазиатском берегу. И тогда то, что считались «гомерической» выдумкой, оказалось правдой. Так вы откопали из архивов знаменательные письма, «пыль веков от древних хартий отряхнув».

«Да ведают потомки…» И молиться надо не только за царские «грехи, за темные деянья», но и за всех погибших в поисках правды для земли Русской. Молиться надо и за нас, сугубо грешных, бессильных, безвольных и безнадежных путаников. Не оправданием, а лишь смягчением нашей вины может быть то обстоятельство, что мы запутались в паутине, сотканной из трагических противоречий нашего века. Поэтому да судит нас Высший Судья, ибо сказано:

«Мне отмщение, и Аз воздам».

Может ли конь оказывать влияние на политику?

Ставя этот вопрос, я исключаю того коня, на котором скачет Георгий Победоносец. Этот святой был изображен на гербе Москвы. Что его конь сопряжен с историей России, это самоочевидно. Но я ищу связи менее мистической. Полумистической является легенда, рассказанная Пушкиным в знаменитой балладе «Песнь о вещем Олеге». «Полцарства за коня!» — воскликнул один английский король. Менее известен конь Каравулик, который благодаря быстроте своего бега спас беглеца от гнева гнавшегося за ним разъяренного его отца, турецкого султана Баязида I Молниеносного.

Знаменит Буцефал — конь Александра Македонского. И вообще много можно найти коней, вошедших в историю.

Естественно, я хотел бы сделать историческим моего коня Ваську. Я когда-нибудь напишу его правдивое жизнеописание. Но сейчас я спешу и ограничусь заявлением: мой конь Васька несомненно сыграл некоторую роль на выборах во вторую Государственную Думу. Больше ничего не скажу.

Рассказать как было — выйдет длинно, а вкратце — будет неинтересно. А потому надо мне перейти к изложению, более подобающему важности предмета.

Волынь, почтившая меня в конце концов своим избранием в Государственную Думу, имеет богатое историческое прошлое. А город Острог был некогда духовным центром этого края.

Остатки Острожского замка красноречиво говорят о том, как было раньше. Он принадлежал князьям Рюриковичам, сначала известным под именем князей пинских. По переселении в Острог они стали называться Острожскими. От Владимира Киевского до Константина Острожского они были русские, то есть в течение шестисот лет. Януш, приняв католичество, стал поляком, и на нем род Острожских пресекся по мужской линии. Но осталась княжна Алоиза, тоже католичка. Однако православный собор стоял в стенах ее замка. К нему вел мост. Однажды на Пасхе святили яйца и куличи. Они заняли не только весь двор вокруг храма, но и мост. Алоиза захотела выехать из замка, а другой дороги, как через мост, не было. И четверка помчалась по яйцам и куличам. Народ забросал ее писанками. Одна, особенно круто сваренная, выбила глаз княжне Алоизе.

В наше время глаз уже не выбивали и вообще картина была не та, что красноречиво описана в романе Генрика Сенкевича «Огнем и мечом». Вместо пушечных ядер мы действовали безобидными костяными шариками, которые бросали в избирательные урны. В этом можно усматривать некоторый прогресс.

Были даже попытки в преддумское время сговориться. Для этого в городе Остроге созвали некое собрание. Польские помещики явились породистые, изящно одетые, уверенные в себе. Русские перед ними показались мне каким-то мерюхрюдками. Они робко жались к стенам, жался и я, должно быть.

Председателем избрали Могильницкого. Седой и красивый, он заговорил хорошим русским языком, с легким акцентом, придававшим его речи некоторую вычурность, которая мне, однако, нравилась. Он был одним из умеренных поляков, большой поклонник Императора Николая I, которого он видел в детстве.

И все же он начал свою речь так:

«После сорокалетнего невыносимого гнета…»

Что он говорил дальше, не помню. Помню, однако, что я отжался от стены и заговорил, невольно подражая Могильницкому, примерно нижеследующее:

— Здесь было сказано: «сорокалетний невыносимый гнет». Чей гнет? Русской власти. Кого она угнетает? Польских помещиков. Однако это сорокалетнее угнетение не очень на угнетаемых отражается. Когда проезжаешь мимо красивых и уютных усадьб, получаешь впечатление, что польские помещики живут недурно. Кроме того, слова, здесь сказанные, о невыносимом гнете — это речь свободных людей. А гнет унижает, пригибает. Угнетаемые молчат.

Поэтому если мы желаем до чего-нибудь договориться, то нельзя начинать нашу беседу о невыносимом сорокалетнем гнете. Этот «невыносимый» гнет еще можно как-нибудь снести, принимая во внимание, что на нас сегодня надвигается. Из этой черной тучи скоро грянет гром, и новый гнет раздавит нас новыми методами угнетения, то есть отнимет от нас все наше достояние и развеет пепел сожженных наших жилищ.

Меня выслушали, но выводов не сделали. Классовые интересы нас не соединили. Победила национальная рознь.

Я говорил о том, что во время выборов в первую Думу были попытки сблизиться польским и русским помещикам на почве классовых интересов. Эти попытки продолжались и во время недолгого существования первой Думы. Но слабая возможность сближения стала окончательно невозможной после того, как поляки совершили нижеследующее.

Поощренные относительным успехом своим в первой Думе, где польское коло насчитывало около сорока депутатов, польские помещики замыслили провести во вторую Государственную Думу гораздо больше своих представителей. После роспуска первой Государственной Думы в Варшаве собрался съезд. На него явились представители от всех губерний, где имеются поляки, то есть от всей Западной России, Литвы и Царства Польского. На съезде было постановлено: попытаться довести число депутатов поляков во второй Государственной Думе до максимального предела, с таким расчетом чтобы польское коло составило сто человек. Для этой цели везде, где поляки будут выбирать совместно с русскими, последних в Думу не пропускать.