Последний очевидец - читать онлайн книгу. Автор: Василий Шульгин cтр.№ 34

Мы, господа, называем себя верными слугами русского Императора, и наши руки должны быть так же чисты, как алмазы в его венце! (Рукоплескания справа.)

После всего вышесказанного я полагаю, что законопроект, нами рассматриваемый, есть не более как политическая демонстрация, а потому нечего с ним так долго возиться и сдавать в какие-то комиссии, а просто, по-моему, предоставить одним сделать политическую демонстрацию, а тем, которые хотят возразить, — сделать контрдемонстрацию, после чего этот законопроект тут же, в общем собрании, отклонить на том основании, что так как оппозиция устами своего оратора заявила, что «кинжал есть высший судья», то Государственная Дума надеется, что в будущем оппозиция свою тактику изменит, ибо только тогда можно будет говорить серьезно об отмене смертной казни, когда подстрекательства к политическим убийствам прекратятся. (Голоса справа: «Браво!»)

…Но здесь есть, конечно, другая опасность: как только мы откроем прения, то польется такой фонтан, который, быть может, отнимет у нас все заседания вплоть до конца этой сессии. Поэтому нужно придумать какой-нибудь исход, и исход есть. Прекратить прения, с соблюдением гарантий свободы слова, указанных в статье девяносто второй Наказа.

Я хочу добавить. Вопрос о срочности отмены смертной казни несколько смягчен в настоящее время. Это имеет связь с постановлением екатеринославского суда, присудившего к смертной казни несколько десятков человек за организацию железнодорожных и некоторых других забастовок.

А если вы заглянете в книжечку «Наши депутаты» на страницу четыреста пятнадцатую, то вы под изображением члена Думы Булата А. А. найдете: «Во время октябрьского движения сидел в тюрьме. Выпущен под залог в десять тысяч рублей». Но это неважно. А важно вот что: «Организатор почтово-телеграфной и железнодорожной забастовки».

Вы понимаете, что при таком положении действительно член Думы Булат спешит отменить смертную казнь, ибо она, может быть, немножко опасна.

(Председатель: «Член Государственной Думы Шульгин, я усматриваю в ваших словах желание оскорбить…»

Голоса справа: «Ничего подобного».

Председатель: «Мое мнение сказано, и я, разумеется, его не беру назад».

Н. Е. Марков-второй, с места: «Напрасно».

Председатель: «А вас покорнейше прошу быть спокойными».

Голоса справа: «Мы спокойны, а вы беспокоитесь». Шум, звонок председателя.)

Конец моей речи был посвящен неинтересным подробностям о Наказе. Таким образом, эффектного конца не получилось, тем не менее правые и центр наградили меня шумными одобрениями и возгласами: «Молодец!»

Предоставив говорить Булату и Шульгину по существу, председатель не имел достаточных оснований останавливать выступивших после мена кадета В. А. Маклакова и социал-демократа Е. П. Гегечкори.

Н. А. Хомяков стремился, как мог, ввести прения в законное русло. Он был очень обаятельный человек и изящный председатель, но слишком слаб, чтобы совладать с буйными страстями, разыгравшимися в этот день. Чтобы передать картину этого беспорядка, у меня не хватает таланта. Только стенограмма дает о нем некоторое понятие, почему я привожу ее полностью.

Прошу читателей иметь терпение прочесть всю эту толчею на месте, потому что она дает ключ к пониманию очень важных вопросов. Государственная Дума, какова бы она ни была, есть элемент политической свободы. В ней предельно обеспечена свобода слова. Это было лицо русского парламента, но была и изнанка. Пятисотголовое собрание может полезно работать только в том случае, если участники его прошли школу самодисциплины. Но этот предмет изучается в течение столетий, чему пример английский парламент.

В Лондоне еще сравнительно недавно, то есть в конце XIX века, произошла знаменитая обструкция Чарлза Стюарта Парнелла. Группа ирландцев умышленно скандалила, тормозя деятельность парламента намеренно длинными речами, шумом и другими подобными приемами, стремясь к определенной цели — добиться утверждения законопроекта о гомруле, то есть автономии Ирландии в рамках Британской империи. Скандалистов приходилось выносить из зала заседаний на руках, причем по одному, соблюдая парламентскую неприкосновенность. Эта возня отнимала столько времени и нервов, что парализованный парламент не мог работать.

Наша же недисциплинированность привела к более тяжким результатам, а именно — конфликту Государственной Думы с короной во время войны. В этом несогласии погибли и династия, и парламент…

Так вот образчик трагикомедии, разыгравшейся в Думе после того, как я сошел с кафедры, про которую Репетилов сказал бы: «Шумим, братец, шумим…»

Председатель: «Поступило два заявления — одно о передаче настоящего законопроекта… (Шум справа. Голоса: «Перерыв».) Если угодно шуметь, то я сделаю перерыв. (Марков-второй с места: «Самое лучшее».) Прошу не шуметь. Поступило два заявления: одно — о передаче настоящего дела в комиссию по судебным реформам по § 56 Наказа, а другое — по § 92 — о прекращении прений по настоящему вопросу. (Булат с места: «Желаю возразить против второго заявления».) Виноват, позвольте мне доложить. Поступило еще заявление, о предоставлении слова по порядку голосования, и другое — заявление члена Государственной Думы Булата по личному вопросу. По личному вопросу предоставляется слово по окончании прений по делу. Прения по настоящему делу окончены, ибо вслед за тем мы приступаем к голосованию. Слово принадлежит члену Государственной Думы Булату по личному вопросу».

Булат: «Член Государственной Думы Шульгин, во-первых, заявил о том, что тот законопроект об отмене смертной казни, который я подписал, неискренний. Он указывал также, что и первая и вторая Государственная Дума поступали неискренне, он охарактеризовал… (Шум справа. Звонок председателя.)… еще более неприличными словами… (Голоса справа: «Пошел вон!»)

Председатель: «Будьте добры не шуметь». (Голоса справа: «Это не по личному вопросу».)

Булат: «Мне объясняют, что такое личный вопрос. Я повторяю, что я первый подписал тот законопроект об отмене смертной казни, который господин Шульгин — я его не назову членом Государственной Думы, депутатом — назвал неискренним. (Шум справа. Голоса: «Что это такое? Ведь это оскорбление!») Для того чтобы господин Шульгин позволил себе говорить о моей искренности или неискренности, нужно иметь доказательства, иначе это есть не более как голословная, заведомая неправда (я употребляю приличное выражение). Это раз, но депутату Шульгину, собственно говоря, можно все простить… (Шум. Голоса справа: «А тебе нельзя?!») У него так мало соображения… (Смех. Шум справа. Пуришкевич, с места: «Ослиная голова!»)… что разобраться в том, что искренно, что не искренно, ему трудно. Он взял документик, где он прочел…» (Шум справа. Пуришкевич, с места: «Идиот!»)

Оратор, обращаясь к председателю: «Я бы просил вас, господин председатель, все-таки оградить меня от таких восклицаний».

Председатель: «Позвольте просить вас не восклицать, а уж если восклицать, то настолько громко, чтобы председатель мог слышать. (Пуришкевич кричит с места: «Я ему сказал, что он идиот!» Смех справа. Голос слева: «Вон!») Член Государственной Думы Пуришкевич, мало того что позволяет себе выходки, недопустимые в каком-либо порядочном собрании, он сверх того подтверждает их вновь. Я предлагаю на нынешнее заседание исключить его из собрания».